Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

– А мы чем ни попадя и не будем, – Окулко в ответ хохотнул и, оторвав от гуслей заднюю планку, вытащил спрятанный в инструменте кованый железный штырь, каким насаживают на ворота петли.

Штырь этот он еще вчера приобрел на рынке у речки Чуриловки, и даже еще раз закалил у кузнеца.

– Митоха, на стреме встань, – шепотом распорядился Павел. – Если что – мы кваску испить ищем.

Вообще-то бы, можно было б и покричать, позвать Полинку – там ли она? Только уж слишком опасно, ни к чему внимание привлекать.

Тусклый свет падал из галерейки, замок тупо мерцал и, казалось, издевательски ухмылялся – а ну-ка, мол, попробуйте, вскройте!

Окулко просунул штырь в проушину, поднатужился… на ручищах его вздулись жилы…

– Помочь?

Что-то скрипнуло, заскрежетало – проушины медленно вылезли из косяка.

– Ну, вот! А замок – добрый, его б нипочем не открыть.

Выскользнул из пазов засовец, Павел отворил дверь:

– Полинка!

Сидевшая на широкой, застеленной медвежьей шкурою лавке боярышня тут же вскочила, бросаясь мужу на шею:

– Милый! А я-то думаю, кто это там, снаружи, возится?

– Ты как, люба? – Ремезов погладил супругу по волосам.

– Да ничего. Слушай, меня тут дьяк один про тебя все расспрашивал – ездили ли ты, мол, в далекие страны, да зачем? Будто не знают…

– Ладно, – чмокнул женушку Павел. – Об этом потом, сейчас выбираться надо. Для начала – из хором княжьих, а потом… Потом, милая, даже не знаю, и куда. Вместе подумаем, сообразим.

– Подумаем, – согласно кивнула боярышня. – Сообразим, конечно.

Как женщина умная, Полина лишних вопросов не задавала, понимала прекрасно все, раз уж такие дела пошли – и что в Смоленске нельзя оставаться, и что на усадьбу, домой – ни-ни. Да и не время было сейчас спрашивать.

– Вы мне личину-то приготовили?

– Конечно! – молодой человек поспешно полез в суму. – Вот тебе маска, вот свирель, а вот и одежка. Переодевайся скорей, нам еще тиунов вызволять надо.

В гостевой горнице все по-прежнему веселились, плясали и пели, не обращая никакого внимания на вновь объявившихся скоморохов – их тут и без того хватало. Правда, один из гудошников, опустив трещотку, попытался все ж выяснить у Окулки – кто, мол, такие, почему из другой ватаги пришли?

Наезд не вышел – кат просто показал парню здоровенный кулак, и скоморох счел за лучшее покуда заткнуться, правда, вослед прошептал с угрозою:

– Ла-адно, опосля разберемся с вами. Ужо!

Когда беглецы спустились с крыльца, уже начинало темнеть, и длинные синие тени хором тянулись через весь двор, словно зубья гигантской расчески. Стражники как раз запирали ворота после отъезда кого-то из важных гостей – верно, какого-нибудь именитого вотчинника, не чета Ремезову Павлу…

– Эй, эй, постойте-ка! – подбежав, закричал стражам Митоха. – Нас бы выпустил, а?

Один и стражников, судя по чванливому виду – десятник – обернулся, окинув лже-скоморохов полным неприкрытого презрения взглядом, да, сплюнув в снег, процедил через губу:

– На задний двор топайте, там чрез калитку в угловой башне.

– Ну, на задний так на задний.

Пройдя меж приземистыми конюшнями на задний двор, заставленный санями, телегами, бочками, «стожками» дров и всем таким прочим, «гудошники» отыскали нужную башню, на верхней площадке которой, под крышею, маячили на фоне пока еще светлого неба черные силуэты воинов в островерхих шлемах.

У самой же башни, у небольших воротец – ничего себе, калиточка! – тоже толпились воины. Кто-то в блестящих, из узких металлических пластинок, панцирях, кто-то в латах из полированной кожи, а кто и в простом монгольском доспехе – хураге – напоминавшем обычный стеганый халат.

– Татары! – оглядываясь, недоуменно присвистнул идущий впереди Митоха. – И что им тут надо-то?

– Да мало ли, – Ремезов махнул рукою. – Нам бы выбраться отсюда скорее, а эти… эти пусть, что хотят, желают.

– Эй, хэй! – дернув струны гусель – чтоб слышали все, кто идет – закричал Окулко-кат. – Отворяй, добры молодцы, ворота.

«Добры молодцы» – те, что на башне – даже не повернули головы, а вот монголы очень даже насторожились, раз-два и уже окружили беглецов плотной толпою, плотно ощетинившей копьями – и некуда было деваться!

Засада! – похолодел Ремезов, краем глаза заметив того самого парня, служку с тупым круглым лицом.

Выдал? Или специально был поставлен?

Монголы внезапно подтянулись, вскинули в приветствии копья. Беглецы повернулись разом…

– Ну, здрав будь, Паша, – улыбнулся только что подъехавший на коне степняк с красивым лицом и длинными рыжевато-черными волосами. – Не хочешь мне ничего поведать, а?

Март 1244 г. Смоленск

– Здравствуй. Ирчембе-друже! – сняв скоморошью маску, Ремезов широко улыбнулся в ответ. – Хочешь что-то узнать? Здесь?

– Не здесь.

Дернув шеей, степняк спешился, поприветствовав спутников Павла кивком, а боярышню – отдельным поклоном:

– Приглашаю вас в гости. Тут, недалеко, – Ирчембе-оглан указал рукою на ряд хором, как видно, предназначавшихся для высоких гостей. – Провожу вас лично и… отказываться не советую.

– Что ж, пойдем, – согласно кивнул боярин. – С большим удовольствием с тобой пообщаюсь. Думаю, Ирчембе, ты тут гораздо больше нашего знаешь. Ты, кстати, кто теперь? Не думаю, чтоб, как прежде, сотник.

– Минган-у нойон, – с гордостью отозвался воин и тут же поправился: – Впрочем, к моему нынешнему поручению это отношения не имеет. Ну, что вы стоите-то? Прошу! Нет, нет, «личин» не снимайте и ты, Павел, свою надень.

Ремезов махнул рукой своим – мол, делайте, что говорят – и хмыкнул:

– Твой человечек – круглолицый служка – вижу, про нас сообщил? А как ты узнал, что это именно я?

– А кому еще нужно освобождать боярышню Полину? – Ирчембе-оглан рассмеялся, бросив повод коня подскочившему нукеру. – Ты переодел супругу в скоморошье платье, забавно.

– Но ты ее сразу узнал!

– Я же охотник. И воин. Неужто не отличу мужчину от переодевшейся в мужскую одежду женщины?

Они так и пошли в дальний угол двора, к гостевым хоромам – тысячник Ирчембе-оглан, давний знакомец (но друг ли?) Ремезова, сам Павел, его люди – Митоха с Окулкою – и юная супруга.

– Поговорим с глазу на глаз, – поднимаясь по высоким ступенькам крыльца, предупредил степняк. – Твои воины и жена пусть пока посидят в людской, попьют квасу и пива. Я вижу, у вас гусли – пусть играют, поют. Пусть все знают, зачем ханский посланец Ирчембе-оглан пригласил скоморохов – чтоб веселее уснуть.

– Что ж, будь по-твоему, – задумчиво кивнув, Ремезов замолчал, чувствуя кроющуюся в словах тысячника тайну.

Он что-то не договаривал, этот сын степей, а, может быть, просто опасался сейчас сказать лишнее.