Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

– Ого, – снова улыбнулась та. – Очень все началось интересно! Продолжай, продолжай, я не подглядываю.

Марсель (Павел) осторожно облизал языком упругую девичью грудь, облитую терпким вином и… и наконец-то заметил тень!

А, заметив, сразу же, резко вскочил, всадив штопор в живот… подобравшемуся к влюбленным прыщавому юнцу с длинными сальными волосами. Рене! Ох, и глаза у него были! Сумасшедшие, пылающие злобной ненавистью, глаза дикого зверя! Непонятно какого цвета, с прыгающими кроваво-красными звездочками… которые, впрочем, тут же погасли.

Серый булыжник выпал из рук злодея, Полетт тоже вскочила… Зажимая кровоточащий живот, Рене, петляя, как заяц, бросился прочь с быстротой ветра.

– Надеюсь, я его несильно поранил, – опустив окровавленный штопор, тихо промолвил Марсель.

Полетт опустилась на колени:

– Господи, этот булыжник… Это он им хотел нас… О, святая Женевьева – за что?!

– Успокойся, милая, – молодой человек, обняв, крепко прижал к себе девушку. – Ведь с нами ничего не случилось. Сейчас мы просто поедем в Вернон – и заявим в полицию.

– Может, не нужно в полицию? – засомневалась было Полетт, но сама тотчас же и ответила: – Нет, все ж таки нужно, ты прав. Господи, как же я хочу домой! Чтоб мы были с тобой они, чтоб никто…

– Милая, – Марсель трепетно поцеловал девушку в губы. – Я хочу, чтоб ты знала. Я тебя очень, очень люблю! Очень!

– Я знаю.

Лето 1244 г. Западный улус – Улус Джучи

Павел оглянулся и помахал верным своим людям: Микифору и его малой дружине, что проводили своего боярина на север, почти до самых переяславских земель. Именно оттуда Ремезов должен был явиться на постоялый двор, якобы из Смоленска, так уж придумал в последний момент хитроумный Ирчембе-оглан, придумал для пущей безопасности всего предпринятого дела. Всем известно – и стены имеют уши, тем более если эти стены – всего лишь кошма походной юрты. Кто-то мог прослышать о посланце, случайно или намеренно… лучше уж перестраховаться.

Вот и поскакал тиверский наместник сначала, с малой своей дружиной, на север, а уж потом повернул на юг, к шляху, и дальше ехал на плохом коньке, уже не спеша, имея при себя письмо от брянского работорговца Овдея Хромого. Устраивал дядька племянника… и одновременно – наказывал, посылал в исправление. Что-то еще скажет на такое письмецо почтеннейший иранский купец Халед ибн Фаризи? Может, и вовсе подобного гопника не станет в приказчики принимать, а просто пошлет подальше, несмотря на всю свою дружбу с Овдеем?

Вполне может так и поступить: Павел-то нынче весьма подозрительный тип! Конек – так себе, непонятной рыжевато-белесой масти, у д’Артаньяна и то был получше, а этот, похоже, что и вообще краденый. Одет Ремезов тоже весьма даже вызывающе для скромного помощника негоцианта – из-под рваного кафтана яркой небесно-голубой расцветки недвусмысленно выглядывала коротенькая, чуть тронутая ржою, кольчуга, а за цветным красно-желтым поясом торчал изрядной величины нож, больше похожий на небольшую саблю.

Холеную бородку свою Ремезов сбрил по совету тщательно подбиравшего ему имидж все того же многоопытного мингана-тысячника, зато отпустил вислые, как у половцев-кипчаков, усы, отчего стал напоминать цыгана либо промышляющего не понять какими делами пройдоху «палец в рот не клади». По мысли Ирчембе-оглана, иранец все равно будет относиться к новичку с подозрением, да все время мысленно спрашивать себя – почему? В чем нового приказчика подозревать-то? Не дай бог искать начнет, разбираться, копаться… А тут уже сразу по виду ясно, что тот еще тип – глаз да глаз – и ничего особенно серьезного ему поручать нельзя, себе дороже выйдет. Тут минган тоже страховался – как же так получается, что купеческий приказчик торгового дела толком не знает? А вот так и получается, парень-то – оторви да брось! Вот и не поручал ему прежний хозяин – дядюшка Овдей – ничего серьезного, вот и отправил с глаз подальше, зная, что у иранского торговца Халида ибн Фаризи рука тяжелая, а слуги – на расправу скорые.

– Только ты, Павел, там особенно-то не выступай, – напутствовал Ирчембе-оглан. – Так, поначалу покочевряжься для виду, а потом, как обломают рога, подчинись и все поручения купца исполняй достойно. Думаю, все как надо, сладится – ехать-то вам не так уж и далеко. До Сарая доберетесь быстро, а вот там… там я тебе ничего подсказать не смогу, там дальше уж сам думай, как на Субэдея выйти, да так, чтоб никто ничего…

Да уж, да уж… Переодели хулиганом и хотят, чтоб никто ничего… Ремезов посмотрел в небо, выгоревшее и бледно-синее с едва заметными полосками рваных полупрозрачных облаков – словно пьяной кистью мазнули. Чистый абстракционизм – что хотели сказать, поди, догадайся.

Далеко-далеко впереди небо сливалось со степью, туда, змеясь средь кустов и травы, и вела дорога, изъезженная тысячами телег. Гордо высматривая добычу, в небе парил орел, внизу же, в высокой траве, тоже кипела жизнь – кто-то шмыгал, фыркал, верещал, кто-то на кого-то охотился, кто-то кого-то ел.

А вот неожиданно где-то слева запела иволга, видать, хоронилась пичуга в кустах, чем-то напоминавших зеленый «Фольксваген», какой был у Полетт в Париже начал семидесятых. Полетт и Марсель… Как так случилось, что этот «левый» черт Рене не убил ее камнем? Значит, что же, выходит, он, Павел Ремезов, никакой не наблюдатель, а больше того – экспериментатор! Выходит, и там можно проводить эксперимент, изменяя своей волей общий вектор развития различных, непосредственно касающихся реципиентов, событий. И в случае с Марселем и Полетт, и так же – с Вадимом и Полиной. Вовремя тогда Павел вмешался, чего уж. Интересно, что при этом чувствовали эти двое – Вадик и Марсель? Отдавали ли себе отчет о происходящем или уже и не вспомнят толком ничего? И эти сны… Павел потом еще раз пробовал попасть хоть в кого-нибудь – а что-то не получалось! Может, это как-то с расположением светил связано, с фазами луны? Надо будет гораздо тщательнее за всем понаблюдать, зафиксировать, не пускать больше на самотек подобного рода явления. Да-а, интересно… И еще больше интересно другое – почему Рене хотел Марселя убить?! И, главное, так нелепо – камнем. Такое впечатление, что просто-напросто схватил что попалось под руку. Да так оно и было! А как он оказался в Живерни? Случайно? Или ехал сзади, следил? Недаром ведь красный мопед показался Марселю подозрительным еще там, в Латинском квартале. Но где Латинский квартал, а где Живерни? Пятый квартал Парижа и Верхняя Нормандия. Далековато… для простого совпадения далековато! Да и вообще, в действиях Рене, в этой его ничем не оправданной ненависти непонятно многое, если не сказать – всё. Почему так? Ну да, наверное, парень неравнодушен к Полетт, и что, из-за этого по голове – камнем? Так вот просто… Или Рене – душевнобольной, состоит на учете у психиатра? Может и так, сейчас точно не скажешь. А вот тот гундосый гопник – этот-то чего? Впрочем, с ним и его гоп-компанией как раз все более-менее ясно, не ясно с другим – с товарищем Фунтиковым. Зачем он подставил Вадиму подножку, и куда потом делся… Убежал? Ну, а куда ж еще-то? И что, он помогал откровенной шпане? Зачем? Тоже загадка.