Иван Оченков - Государево дело

– Паписты?

– Да. Я видел, как человек, сделавший это, скрылся в доме Дубака.

– Проклятье! Но почему на моем доме?

– А разве вы не реформат?

– Так что с того? Я верный подданный Его Величества короля Фердинанда и никогда не одобрял избрания Фридриха Пфальцского! Более того, я всячески препятствовал этому и протестовал…

– Протестовали? – изумился Вацлав, прекрасно помнивший, как ликовал его квартирный хозяин, узнав о дефенестрации.

– Конечно! Я даже плюнул вслед этому самозваному королю и его свите, когда меня никто не видел… – Да вы просто инсургент [83] Инсуррекция – восстание носящее политический характер, в отличие от бунта или возмущения. Инсургент – участник инсуррекции. , – хмыкнул Попел, но расходившийся Гусак уже не слушал его.

– Я понял, в чем дело! – завопил расходившийся суконщик. – Всё дело в вас. Это вы навлекли беду на наш дом!

– Я?!

– Конечно! Это ведь вы пошли служить узурпатору и сражались за него, убивая добрых патриотов. Вот из-за вас, наш дом и отметили этим крестом!

– Но, позвольте…, – попытался возразить Вацлав, ошеломленный как логикой, так и чёрной неблагодарностью хозяина дома.

– И слушать ничего не хочу! Убирайтесь из моего дома немедленно, пока я не вызвал стражу и не показал на вас как на грабителя. Чтобы духу вашего не было в моем доме!

– Но мои вещи.

– В моём доме – всё моё!

– Дайте мне хотя бы еды в дорогу…

– Пошел вон, мерзавец!

Закончив кричать, пан Гусак, видимо сообразил, что у его постояльца на боку шпага, против которой халат и ночной колпак не такая уж надежная защита. И потому быстро-быстро начал пятиться к ведущей на второй этаж лестнице, где за их разговором испуганно следили его жена и две дочери. Но бывший студент, отчего-то не стал прибегать к оружию, а лишь обреченно махнул рукой и вышел вон из дома, ставшего для него таким негостеприимным. Уже на улице его догнала Гелена – старшая дочь пана Гусака – шустрая девчонка лет тринадцати и сунула ему в руки узелок с какой-то снедью.

– Возьми, Вензо. [84] Вензо – Вацлав сокращенно. Тоже самое Ганка – Гелена. Почему не спрашивайте, фиг их чехов поймешь.

– Спасибо, Ганка.

– Ты на отца не серчай, он просто сильно испугался.

– Я не сержусь, – устало отозвался парень. – Но вам бы лучше стереть тот крест со стены. Да и вообще спрятаться, а то мало ли что может случиться.

– А ты – хороший и добрый, – вздохнула девчушка и, приподнявшись на носочки, звонко чмокнула бывшего постояльца в небритую щеку, после чего убежала прочь, громко стуча по мостовой деревянными башмаками.

– Прощай! – донеслось до него из темноты.

Её отец уже закончил вытирать метку на стене, после чего крадучись направился к дому пана Дубака и нарисовал на нём точно такую же.

Но этого оставшийся совершенно нищим представитель славного рода Попел из Ольбрамовиц уже не видел. Сообразив, что остался совсем один и надеяться ему больше не на кого, молодой человек отправился к Влтаве. Найдя на берегу чью-то лодку, Вацлав, недолго думая, перерезал удерживающую её веревку и, вскочив в утлое суденышко, отдался на волю волн. Из припасов у него была только краюха хлеба, поднесенная сердобольной Ганкой, из оружия – отцовская шпага, а из прочего имущества только голова на плечах. И как показали последние события, голова эта была не слишком разумной. Но как знать, может всё ещё обойдется?

Весть о разгроме армии Фридриха Пфальцского достигло Саксонии всего через несколько дней после сражения и вызвало эффект, сравнимый со взрывом бочонка пороха. И если прежде многие горячие головы осуждали курфюрста за то что он не пожелал поддержать притязания на богемский престол протестанта, то теперь, по прошествии времени, стали слышны голоса людей благонамеренных и осторожных, восхваляющих своего правителя за то что не стал вмешиваться в чужую свару. А почтенный Рувим Петцель, сидя в корчме, которую держал его единоверец Мордехай Кац, с удовольствием потягивал пиво и прислушивался к разговорам.

– Подать вам ещё? – поинтересовался у него хозяин.

– Нет, спасибо, – отказался Рувим.

– Вам таки не понравилось?

– Нет, что вы, пиво прекрасное, но я…

– Конечно, – горестно вздохнул корчмарь, – вы, верно, привыкли к пражским напиткам, и здешние кажутся вам горькими.

– Ну что вы такое говорите, пан Мордехай, просто я не хочу больше.

– Отец, а можно мне пива? – вмешался в разговор Мойша, все это время с вожделением поглядывающий на кружку отца.

– Ты ещё очень мал! – отрезал строгий родитель.

Моисей шумно вздохнул, с тоской вспоминая родную Прагу, где он с приятелями мог гулять вдали от родительских глаз, и где уж ему бы никто не помешал пропустить кружечку пенного напитка. В это время в корчму зашел их слуга Борух и угрюмо сказал хозяину, что можно отправляться.

– Лошади уже запряжены? – встрепенулся пан Петцель.

– А я как сказал? – ворчливо переспросил здоровяк, после чего подхватил у проходящего мимо прислужника кружку и залпом вылил её содержимое себе в рот.

– Азохен вэй, ты разоришь меня, бездельник! – запричитал Рувим, с жалостью глядя на исчезнувший в луженой глотке напиток. – Глядя как ты пьешь, впору подумать, что не еврей, а мораванин.

– Думайте что хотите, – отмахнулся Борух.

– Нет, вы только посмотрите на него! – всплеснул руками оскорбленный в лучших чувствах хозяин. – Может, ты ещё скажешь, что тебе надо подать к пиву свиных сосисок?

– Ну, если нет говяжьих, – флегматично пожал плечами молодой человек.

– Что вы, господа, – обрадовано воскликнул внимательно слушавший их корчмарь, – конечно же, у меня найдутся, самые что ни на есть кошерные закуски на любой вкус!

Услышав это, бедолаге Петцелю оставалось только в очередной раз всплеснуть руками и с тоской наблюдать, как здоровяк Борух набивает свою ненасытную утробу. Надо сказать, что столь свободно ведущий себя слуга был дальним родственником почтенного ростовщика, но его вольность с хозяином объяснялась не только этим. Парень был не особенно умен, но при этом безукоризненно честен и просто дьявольски силен. Всё это делало его неплохим работником и совершенно неоценимым спутником в подобном путешествии. Да взять хоть тот случай, что приключился, едва они пересекли границу Саксонии и их попытались обокрасть какие-то негодяи. Борух тогда так ловко отделал самого наглого из них, что остальные даже не рискнули приблизиться и лишь издали грозились здоровяку.

Путешествовала семья Петцелей на большом, но довольно неказистом фургоне, запряженном парой крепких лошадей. Внутри размещались припасы, а также жена Рувима – Мира и их красавица дочка – Сара, а также старая Двора, служившая уже не одному поколению своих хозяев. Борух правил повозкой, держа наготове крепкую дубинку, окованную тремя железными кольцами. Хозяин обычно сидел рядом с ним, а младший сын ростовщика Моисей, сидел сзади, тоскливо наблюдая за дорогой. Иногда к нему присоединялась Сара, которой тоже было скучно, но долго так сидеть ей не позволяла матушка, считающая, что молодой девушке неприлично показываться любопытным гоям, так и пялящимся на их повозку, в надежде что-нибудь стянуть.