Иван Оченков - Государево дело

– Наш человек! – засмеялся я и велел Тихону: – Ну-ка, принеси нам поесть, а то с утра маковой росинки во рту не было!

Парень тут же сорвался с места, только пятки засверкали, точнее каблуки, а я продолжил, показывая на священника:

– Это отец Мелентий – мой духовник. Он будет наставлять тебя в истинной вере.

– Хорошо, отец.

– Эх, не по моим плечам взваливаешь на меня ношу, православный царь, – глухо отозвался иеромонах. – К тому же я слышал, его наставником в дороге был митрополит Филарет. Где мне с ним тягаться? Отпустил бы ты меня на покой, а…

– В дороге кто только его наставником не был, а парень до сих пор ни бельмеса не знает. Ни языка, ни молитв. Да и не слыхал я, чтобы Федор Никитич в прежние времена изрядным богословом был. Вот Мишу его, хоть сейчас диаконом поставить можно…

– Не богохульствуй!

– И в мыслях не было. Только, я чаю, у митрополита сейчас и иных забот не мало, где уж ему всё поспеть. А ты – муж ученый, латынь и немецкий ведаешь. Кого же, как не тебя? Нет, я, конечно, могу Игнатия из академии позвать…

– Как повелишь, государь, – тут же пошел на попятный Мелентий, давно косо смотревший в сторону бывшего иезуита.

– Вот и славно…

– А уж коли, ты мне доверил сына своего к свету православия привести, ответствуй, отчего он сегодня на заутрене не был? Ты, к слову, тоже!

– Так это, батюшка, он же ещё не нашей веры…

– И, с таким родителем, не скоро к ней придет! – едко усмехнулся иеромонах.

Тут на наше счастье появились слуги с подносами и стали уставлять стол для завтрака.

– Благослови нашу трапезу, отче! – попросил я.

– Отче наш, иже еси на небеси… – начал священник звучным, хорошо поставленным голосом.

После неё последовала – «Слава и ныне», а только потом собственно молитва перед пищей «Христе Боже, благослови ястие и питие рабом своим». Мой духовник как всегда действовал строго по канону ни йоту не отступая от него. Если бы дело происходило после вечерни, то началось бы всё с «Очи всех на Тя Господи уповают». Сам не пойму когда я успел всё это выучить и запомнить… ведь из походов, вроде бы, не вылезаю?

– Мне кажется, отец Мелентий очень строгий наставник? – с тревогой спросил меня Карл Густав, когда мы вышли.

– У него была непростая жизнь, и очень долгий путь к Богу, – согласился я. – Но он – человек надежный и верный. Ему можно доверять. Ты понимаешь меня?

– Да, а чем мы сейчас займемся?

– Как я и обещал, поедем в Оружейную палату и в другие места. Ты не против?

– Нет. Только яхотел бы показать матушке и сестре свой новый костюм.

– Ещё успеешь, а сейчас пора ехать. Кстати, где твоя шапка?

– Не знаю. Я нашел только это.

– Не изволь гневаться, царь-батюшка, – как чёрт из табакерки выскочил Тишка. – Вот, пожалуйста, всё готово.

В руках у спальника были подбитый собольим мехом зимний кафтанчик и шапка, отороченная горностаем.

– Ну-ну, – хмыкнул я и, как только облачение закончилось, велел выходить.

– Это что, снег? – взвизгнул мальчишка, увидев, что за ночь земля покрылась белым покрывалом. – Петер, смотри снег!

– И впрямь, – изумился тот и, не удержавшись, тут же слепил снежок.

Потом, видимо, сообразив, что при царе играть в снежки не прилично, спрятал его за спиной. Тем временем, нам подали сани, запряженные тройкой. Мы с сыном и его приятелем сели в них, Михальский с фон Гершовым вскочили в седла и кавалькада тронулась. Впереди и сзади нас скакал эскорт из людей Корнилия и Лёлика.

– Руку ещё не отморозил? – с усмешкой спросил я Петера, глядя как он попеременно перекладывает ледяной комок из одной руки в другую и дышит на озябшую.

– Ой, – смутился тот.

– Сможешь попасть в того всадника? – показал я ему на одного из наших охранников – улыбчивого татарина Ахмета, гарцующего на небольшой, но ладной ногайской лошадке.

– Запросто! – осклабился мальчишка и ловко швырнул свой снаряд.

Однако в хоругви Михальского лопухов не держали и Ахмет, как ни в чем не бывало, махнув камчой, на лету сбил снаряд, что-то крикнул по-татарски, состроив при этом зверскую рожу.

– Всё, парень, ты пропал! – посулил я Петеру.

– Ничего подобного, – отмахнулся тот. – Я выполнял приказ нашего доброго кайзера, а, стало быть, кто меня тронет – будет иметь дело с ним.

– Да ты я гляжу – парень не промах!

– А разве кого попало взяли бы на службу к вашему благородному сыну?

– Это точно, – засмеялся я и потрепал пройдоху за уши.

Дилинь-дилинь-дилинь, – зазвенел большим бронзовым колокольчиком служитель, но наученные горьким опытом школяры и не подумали отрываться от занятий и продолжили тщательно выводить буквицы. Писать чернилами на бумаге, это совсем не то же самое, что водить стилусом по вощаной дощечке. Тут если ошибешься, не замажешь плоским концом мягкую поверхность, ибо сказано: что написано пером – не вырубишь топором!

– Все ли окончили? – поинтересовался учитель. – Тогда сдавайте листы.

Услышав приказ, одни школяры, наскоро присыпав свои работы песком, двинулись сдавать их наставнику. Другие же, менее искусные, попытались наскоро закончить, но от торопливости часто ставили кляксы или ошибались. Среди последних был и Никишка Анненков – девятилетний отрок из Орловских боярских детей, совсем недавно поступивший в царскую школу. С огорчением взглянув на испорченный лист, мальчишка вздохнул. Однако же делать было нечего, и он обреченно направился к учителю.

– Быстрее отроки, – поторопил отставших дьяк Анциферов, бегло просматривая уже сданные работы.

Глядя на одни, он удовлетворенно кивал, другие заставляли его морщиться, от третьих он просто качал головой. Учителем он стал совсем недавно, по указу самого царя Ивана Федоровича. Для обучения наследника – царевича Дмитрия Ивановича, была организована царская школа. Большинством её учеников стали отпрыски самых знатных семейств Русского царства, но были так же и сироты, собранные со всей Руси. Вообще-то, для бывшего секретаря государя это было немалое понижение, но Первак – так его звали, и сам понимал, что со службой не справляется. Тут ведь и латынь надо знать и немецкий, да мало знать – писать ещё надобно. Причем грамотно, а где же сироте было этой премудрости научиться?

Хотя, тут сам виноват. Надо было, как и собирался, в ноги упасть к Ивану Федоровичу, дескать, отпусти на учение в город Росток, с остальными студиозами, глядишь-бы вернулся лет через пять-семь совсем другим человеком, но… свято место ведь пусто не бывает, нашлось бы кому близ царя его заменить! Да и Анисим Савич, дай ему Бог здоровья, ждать бы не стал. Как пить дать, выдал бы Глашу замуж, а без неё Первушке и жизнь не мила.

Вот теперь и учит царевича со товарищи русской грамоте, а так же искусству писания вязью [7] Вязь – тип письма, в котором буквы связываются друг с другом, соединяясь в непрерывный орнамент. и уставом.