Иван Оченков - Государево дело

– Ах, как много я дала, чтобы увидеть, как вытягиваются эти напыщенные рожи! – мечтательно протянула она, закончив допрос. – Благодарю за подробный рассказ, сын мой. Давненько я не получала такого удовольствия. Однако, если опустить фурор от Вашего появления, эффект от него не так уж велик, не правда ли?

– И да, и нет, матушка. Я выступил в роли Кассандры, предрекающей несчастья. Как и следовало ожидать, ко мне мало кто прислушался, но, надеюсь, многие вспомнят, когда эти пророчества начнут сбываться.

– Не забудьте только о печальной судьбе провидицы! – усмехнулась Клара Мария.

– Вряд ли наши «друзья» успеют что-то предпринять, – беспечно отозвался я.

– Вы уезжаете?

– Да.

– Мы больше не увидимся, – печально констатировала герцогиня.

– Возможно. И потому, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Вот как… и о чём же?

– О смерти моего отца.

– Зачем ворошить столь давнее прошлое?

– По двум причинам, матушка. Во-первых, есть вещи, которые нельзя прощать, даже из христианского милосердия.

– Это так, – спокойно согласилась Клара Мария. – А какая вторая причина?

– Во-вторых, на меня тоже покушались и, как я думаю, те же люди что и на него.

– Вы, вероятно, о том прискорбном случае, когда погиб ваш адъютант, и был смертельно ранен кузен Адольф Фридрих?

– Именно.

– И что вас навело на мысль, об одних и тех же людях?

– А разве это не так? – вопросом на вопрос отвечал я, всё более взвинчиваясь. – Человек, виновный в том злодеянии был розенкрейцером. И проблемы у моего отца были с розенкрейцерами. И даже ваш нынешний супруг, чёрт бы его подрал, принадлежит к этой не в меру таинственной организации! Мама, я хочу знать, что происходит?

– Ничего.

– Что значит, ничего?

– То и значит, что ничего. С чего вы взяли, что смерть Сигизмунда Августа Мекленбургского произошла в результате покушения?

– А как это случилось?

– Упал с лошади на охоте.

– И сразу насмерть? – скептически хмыкнул я, потому как такие несчастья, конечно, случаются, но не так чтобы часто.

– Нет. Его лечили, но не судьба оказалась неумолимой.

– И розенкрейцеры тут не при чем?

– Ну отчего же. На той охоте в числе прочих присутствовали ваш будущий отчим и его брат. Они ещё не были герцогами, но в обществе уже состояли. К тому же вашего отца лечил их лекарь, который так же имел отношение к ордену «Креста и Розы».

– Иными словами, там было чёртова прорва этих сектантов, но вы уверены, что они не при чем?

– Да. Потому что Сигизмунд Август в тот день напился, как последний сапожник, и вполне мог упасть без чужой помощи!

– Герцог Август не рассказывал мне об этом, – хмуро пробормотал я.

– Ещё бы! Послушайте, Иоганн Альбрехт. Среди розенкрейцеров есть немало дельных людей посвятивших себя идеалам просвещения и гуманизма, но так же весьма много позеров склонных к мистицизму и пустопорожней болтовне. Но вот убийц нет среди обеих этих категорий. И будьте уверены, я никогда бы не вышла замуж за Августа, будь он замешан в таком деле!

– То есть, это всё совпадения?

– Да! Просто впоследствии кое-кто из этого ордена, чтобы придать себе значительности, стал распускать слухи, что смерть герцога Мекленбург-Стрелицкого не была случайной. Дескать, у нас длинные руки!

– Допустим. И что же случилось потом?

– А потом Вы выросли! И у Вашего Величества репутация настолько доброго и незлобивого человека, что …

Тут рассказ Клары Марии прервал кашель, с которым она долго не могла справиться. Растерянно оглянувшись, я схватил стоящий на столике кувшин и налил матери воды в чашу.

– Попейте, матушка!

– Спасибо, – с трудом прохрипела она. – Что-то мне нехорошо. Позовите врача….

– Эй, кто-нибудь! – зычно рыкнул я на весь замок. – Бегом сюда, проклятые бездельники, или со всех шкуру спущу! И прихватите доктора, чтобы вас всех разорвало!

Вокруг поднялась суета, забегали какие-то женщины, очевидно, служанки. Потом появился важный господин, одетый во все черное и попросил оставить его наедине с пациенткой.

– Ступайте, сын мой, – с трудом прошептала Клара Мария. – Мы позже договорим.

Кивнув, я вышел вон из покоев матери и направился к выходу. Обо всем услышанном следовало хорошенько подумать. Не скажу, что матушка сумела меня убедить, но, похоже, сама она верила в то, что сказала. Но были во всем этим какие-то нестыковки, а какие я понять пока не мог.

– Государь, – встревоженно встретил меня Корнилий.

– Что ещё? – рассеянно отозвался я.

– Тут эта, как её, пани Мюнхгаузен!

– Что?!

– Только что въехала в ворота замка. Верхом. При ней двое слуг.

– Нас выследили?

– Ручаюсь вам, нет!

– Но я до самого отъезда никому не говорил, что отправлюсь к матери… а ладно, что гадать, пойдем, поздороваемся.

Выглядела француженка, волей судьбы и бывшего мужа занесенная в Нижнюю Саксонию, прямо скажем, неважно. Платье и без того пострадавшее во время охоты и ночевки ещё больше запылилось. Плечи безвольно опустились, и вся фигура выражала полную безысходность. Один из слуг спешился и помогал сделать то же самое даме, а второй, тем временем, оставался в седле и внимательно наблюдал за происходящим. И выглядело всё это так, будто нашу веселую вдовушку доставили в замок под конвоем.

– Погоди-ка, – остановил я Михальского, – что-то не нравится мне эта сцена.

– Кажется, у нашей знакомой неприятности, – кивнул телохранитель в ответ. – Не прикажете ли разузнать, в чём дело?

– Действуй, – кивнул я и встал за колонной, чтобы меня не видели.

Получив дозволение, Корнилий скинул свою порядком потертую епанчу и, подбоченившись, подошел к Женевьеве и её толи слугам, толи охранникам.

– День добрый, прекрасная пани, – начал он с таким ужасным польским акцентом, что его было не так просто понять. – Позвольте засвидетельствовать Вашей Милости своё глубочайшее почтение!

– Что он говорит? – удивился продолжавший сидеть конвоир.

– Черт разберет этих поляков или московитов с их варварским выговором, – буркнул второй и махнул рукой, дескать, проваливай!

– Я не с тобой разговариваю, быдло! – презрительно скривился в его сторону литвин, после чего изобразил изящный полон в сторону изумленной француженки.

Если немец и не знал значение слова «быдло», то явно догадался по выражению лица своего собеседника и это ему совсем не понравилось.

– А ну-ка убирайся отсюда подобру-поздорову, проклятый ублюдок! – угрожающе прорычал он Михальскому, положив руку на висевший на поясе тесак.

– Чи пан дурный? – взревел Корнилий, и вскинул свой надзак, [114] Надзак – польский клевец. Польские шляхтичи часто использовали его вместо трости. с которым не расставался.