Андрей Посняков - Власть шпаги

Нет, не надо Игнатку. Раз уж Ленька пошел, так пущай. Тем более парень не дурак, уж всяко, дело, как надо, сладит. Но серебро все же поберечь надобно. Очень уж мало их осталось — серебрях-то! Так откуда многу-то взяться, коли жалованье — медью, а налоги да все платежи — серебром! Бутурлин, как дворянин, налоги, конечно, не платил… зато сколько отдавал за патент лоцманский! Между прочим, каждую навигацию. Нынче б тоже не забыть. О-ох, опять траты.

Отправив Леньку, Никита Петрович отправил оставшегося слугу в кабак, за квасом. Игнатко управился быстро, принес корчагу и даже вернул медяки (квас-то стоил, как и пиво — шесть медных копеек ведро).

— А что, нынче кабатчик наш доброхот? — пряча деньги в кошель, усмехнулся лоцман.

Игнатко повел плечом:

— Сказал — за встречу. Подарок!

— Ну, подарок так подарок… Ставь на стол да бери в шкафу кружки.

Намахнув кружечку холодного кваску, Бутурлин удивленно крякнул — квас-то оказался хмельным, а варить такой строго-настрого запрещалось особым уставом. Обыватель должен хмельное в царевых кабаках пить! Там и оставлять все свои денежки.

— Хорош квасок! — оценил Игнатко.

Никита Петрович хмыкнул:

— Ишь ты, понравилось! Вот что… Чем тут пианствовать, так сбегай-ка на пристань, на Тихвинку-реку. По рядкам на торжище пройдись. Погляди, поспрашивай — нет ли купцов из Ниена?

— Погляжу, господине, — поклонясь, холоп одернул рубаху и, подпоясавшись цветным кушаком, со всем проворством бросился исполнять господское поручение.

— От молодец, отроче, — одобрительно покивал Никита. — Всегда бы так.

Встав у колокольни, что на перекрестье улиц, тиун Акинфий Худяков старательно высматривал своего хозяина. Новгородский боярин Анкудей Иванович Хомякин должен был припожаловать со многочисленной свитою как раз в эти дни — как всегда, навестить дальнюю свою вотчину, глянуть, что там, да как.

Прихватив с собою с полдюжины холопов, управитель встречал боярина, как и положено преданному слуге. Явился загодя, за три дня, — имелись тут, на посаде, у Хомякина небольшие хоромки, там он обычно и останавливался, отдыхал, да заглядывал на молитву в обитель. Молился чудотворной иконе, отцу Иосифу, архимандриту, почтение свое выказывал… А как же! Как же без этого-то? Никак нельзя.

Однако же уж пора бы боярину заявиться. Он завсегда на погосте Липно ночует, перед посадом… а от него до Тихвина не так уж и далеко. Ежели с утра — даже и не очень-то рано — выехать, так уже должны бы и быть.

Выпрямившись, обычно сутулый Акинфий приложил к глазам левую руку — от солнышка, чтоб не слепило. Правую, увы, не мог — супостаты незнаемые из пищали пальнули, хорошо — пуля-то навылет прошла. А рука-то болит, до сих пор тряпицей замотана.

Про супостатов тех тиун, к слову, догадывался — кто б это мог быть. Даже не догадывался — а знал точно, холопи соседушку, Никитку Бутурлин со людищи, чтоб им пусто было, опознали! Вот ведь тати! Проведали, верно, про своих, что Акинфий велел на озерке имать. И правильно велел, неча по чужим озерам шариться да чужую рыбу ловить! Крючки они ставили — ишь ты. Так никакой рыбы не напасешься, ежели каждый начнет. За этими шпынями бутурлинскими — глаз да глаз. Вот, боярину все обсказать, пожалиться — уж он-то найдет на шпыней управу. Хорошо бы, конечно, было б кого-то из бутурлинских схватить да пытать, чтоб в нападении признался да на господина своего показал. Ничего, схватим еще, имаем. Вот можно как раз у озерка еще разок засаду устроить. Или — в малиннике. И тогда уж…

Оп!

Присмотрелся Акинфий, да глазам своим не поверил. Щелкнув пальцами, Митьку, холопа дворового, подозвал:

— А глянь-ко, Митяй, кто это там, на углу? На Белозерской? Не из бутурлинских ли холопей отрок?

— Из бутурлинских, — с первого взгляда опознал Митяй. — Игнатом кличут. Прошлолетось на сенокосе он девок наших гостинцами угощал. Еле прогнали!

— Ага, ага, — быстро осмотревшись по сторонам, тиун ухватил холопа за рукав и, понизив голос, приказал схватить отрока да тащить в снятые хоромы.

— В харю ему тресните да волоките, будто пьяного, — недобро прищурился Худяков. — Народу тут много, да и кабаки рядом. Никто ничего и не сообразит.

Митяй сдвинул на затылок шапку:

— А буде, батюшко, не один он тут?

— Да один, вон стоит… не видно, что ли? Вон, вон к суконным рядкам пошел! Идите, имайте, живо!

Понятливо кивнув, холоп махнул рукой своим. Сам Митяй был парнем неслабым, да еще трое таких же оглоедов — куда слабосильному бедолаге деться? Нет, конечно, заметил бы, так, может, и убежал бы… Однако и хомякинские людищи не лыком шиты!

Митяй все сделал так, как наказывал тиун. Подошел сзади, пихнул отрока локтем в спину:

— Ты почто толкаешься, чуча?!

— Я?!

Игнатко повернулся… Да так и осел, словно опустевший куль. Хороший вышел удар, смачный. Главное, никто и не ухом не повел, да особо-то и не заметил. А и заметил, так заступаться да с такими оглоедами в драку вступать — оно кому надо? Ясен пень, никому.

Подхватили отрока под руки, поволокли. Шапка с несчастного бедолаги упала в пыль, потерялась, сапогами затоптанная.

Потерев руки, Акинфий довольно хмыкнул, глянул вокруг… И тут же серое, вытянутое, как у снулой кобылы, лицо его озарилось вдруг самой широкой улыбкой. Обнажились щербатые зубы, реденькая бороденка задрожала от счастья. Еще бы — за рядками, на Большой Проезжей улице, показался знакомый возок, обитый темно-синим сукном. Перед возком гарцевали на сытых конях трое всадников, в зеленых кафтанах, с саблями и плетьми — разгоняли зазевавшийся народец:

— А ну, посторонись! А ну, дор-рогу! Не видно — боярин-батюшка ехать изволит! Дор-рогу, кому говорю!

Позади возка тоже хватало оружных — военные холопы. А что? Времена нынче лихие. Как же без охраны, да в дальний путь?

— Ой, батюшко! — не добежав до возка, Акинфий бухнулся на колени в пыль, выкатил слезившиеся глаза. — Милостивец наш… Приехал! Дождалися.

Один из конников — молодой парень в татарской квадратной шапке — подскочив, уже занес было плеть… Хорошо, другой — постарше — окликнул:

— Не бей, Ерема! Это тиун наш, Худяков Акинфий.

— Что там еще? — высунулась из возка жирная свиная рожа с маленькими глазками и светло-рыжей бородою, кокетливо заплетенной в две косички.

— Батюшка наш, Анкудей Иваныч! — завидев боярина, заблажил тиун. — Подобру ли добралися?

— А! Акишко, — узнав, Хомякин ухмыльнулся, щеки его расплылись, глаза еще больше сузились. — Ну, что там на усадьбе? Да хватит уже в пылище валяться! Вставай, да беги рядом с возком… Докладывай!

В тот же миг управитель вскочил на ноги, пристроился к возку, побежал, несмело держась за дверцу. Не очень-то удобно вышло бежать — возок-то ехал не так-то и быстро… но и не очень медленно. Идти — отстанешь, бежать — вперед убежишь. Вот и перебирал тиун ногами, как бычок-трехлеток на случке.