Константин Соловьев - Понь бледный

— Я понимаю, товарищи, что вам нелегко осмыслить это, — удивительно, но голос не подвел его в эту опасную минуту, напротив, оказался звучен и уверен, — Это неудивительно. Угнетенному классу надо время, чтобы осмыслить собственное положение и найти корень всех бед. Вы же находитесь под сильнейшим воздействием так называемой дружбомагии. В которой магии куда больше, чем дружбы. Враждебной, лишающей воли, магии. Капиталистам не впервой прибегать к подобной. Тщась скрыть собственную роль в бедствиях народа, они возлагают ответственность за него на неграмотность, безделье, пьянство и распущенность…

— Болтать ты умеешь! — Рэйнбоу Дэш зависла в воздухе перед ним, сильные крылья без напряжения удерживали ее поджарое голубое тело вровень с мордой Сталина, — Да не так ты и крут, Сталион!

По сравнению с Рэйнбоу Дэш эскадрильи хищных «мессеров» казались не опаснее стаи воробьев.

В этот бой ему пришлось вступить на невыгодных для себя условиях, против объединенных сил трех пони, пусть даже третья демонстрировала нейтралитет, изучая муху. Он знал, что в подобной ситуации ему не выстоять, даже при поддержке Пинки Пай — слишком уж неравны силы. Слишком много нерассуждающего ледяного блеска в глазах двух пегасов и пони.

Дебют окончен, пора снимать чехлы с тяжелой артиллерии.

— Я знал, что магия Принцессы Селестии не так легко отпускает свою добычу. Именно поэтому мы подготовили кое-что специально для этого случая. Товарищ Пинки, запевайте!

Пинки Пай долго ждала этой возможности, нетерпеливо подергивая розовым хвостом и приглушенно хихикая. И когда Сталин подал условленный сигнал, она была готова.

Бах! Хлопушка рванула гаубичным снарядом, враз запорошив весь амбар пестрой мишурой и конфетти.

Пинки Пай пела и плясала так, что амбар, прежде казавшийся Сталину прочным и основательным, заходил ходуном. Она прыгала, ходила колесом, разбрасывала блестки, танцевала на ходулях, кувыркалась, визжала, жонглировала бенгальскими огнями, виляла хвостом, делала антраша, крутилась волчком, ползала на спине, вновь прыгала…

Сталин с удивлением ощутил, что эта сумасшедшая пляска щекотными нарзанными пузырьками проникла и в его тело, заставив его безотчетно отбивать ритм копытом по дощатому полу, да еще и помахивать хвостом.

Ильич, мудрый старик, когда-то сказал, что, пока массы неорганизованны, лучшим из искусств является кино. Но, должно быть, правы те, кто считают, будто нельзя быть великим во всем. Искусствовед из товарища Ленина был никудышний. Сталин видел собственными глазами, как песенка Пинки Пай влияет на других пони.

Они были сбиты с толку. Эппл Джек уставилась на Пинки, как на яблоню, которая вдруг стала плодоносить кабачками. Рэйнбоу Дэш так широко открыла рот, что это враз ухудшило ее аэродинамические свойства, вынудив резко сбросить скорость и барражировать у самого пола. Флаттершай обмерла, ее розовый хвост безжизненно болтался между ног, как спущенный флаг.

А Пинки не собиралась сбавлять темп. Ее голос приобрел громовую громкость, и от него уже поскрипывали прочные потолочные балки. Пинки Пай била залпами веселья и беспричинной радости, беглым огнем, как полевая батарея, и в зоне ее обстрела не существовало мертвых секторов. Каждая молекула окружающего воздуха потяжелела на один атом чистого лучащегося счастья, счастья теплого, как пушистый кошачий живот, лучистого, как свежее весеннее солнце, доброго, как материнская рука. Этому всепронизывающему, как рентгеновские лучи, счастью невозможно было сопротивляться, оно проникало во все члены, заставляя их дергаться в такт немудрящей песенке.

Ледяной блеск в глазах пони таял, растапливаемый этим лучащимся теплом. Точно с прозрачных линз сходила намерзшая за ночь изморозь.

Что за голос! Что за талант! Будущая звезда эстрады — да что там эстрады! — заслуженная артистка Эквестрии! Сталин притопывал копытами в такт, позволяя душе ликовать и звенеть, как налитый шампанским бокал. Песня Пинки Пай наполнила его силой, которой он не ощущал в себе долгие годы. Оказывается, сила его никуда не делась, все это время была с ним, просто он не ощущал ее, задыхаясь в кабинетной пыли. Сладко заныли тяжелые мышцы ног. Впиться в литые оковы эксплуататоров и разорвать их, как гнилую веревку!.. Как в молодости!..

Последний аккорд едва не подкосил устои некогда прочного амбара, Сталину даже показалось, что тот не выдержит. Но амбар выдержал. Что едва можно было сказать об исполнителе. Пинки Пай, высунув длинный язык и тяжело дыша, как загнанная лошадь, хрипло пробормотала:

— Там еще были куплеты про Жигулёвскую ГЭС и электрификацию Эквестрии в пять лет, но мы пока не придумали рифму…

Не договорив, она пошатнулась и хлопнулась в обморок. Сталин ласково взглянул на нее. Пусть отдыхает, свою задачу она выполнила. Честь и хвала тебе, товарищ Пинки, певец Революции. Учебники про наши подвиги еще не пишутся, но будь уверена, и тебе в них будет отведена отдельная страница.

С ней тоже было тяжело, вспомнил он. Когда три дня назад, после испытания в доме Твайлайт Спаркл, он нашел Пинки и попытался помочь ей, дело даже казалось ему неразрешимым. Он пытался объяснить ей концепцию классов и их взаимоотношений, но Пинки лишь вертела кудрявой розовой головой и интересовалась, любят ли капиталисты пончики так же, как обычные пони, что больше — дырка от бублика или две дырки от бубликов, и тараторила «эксплуататоры эксплуатировали-эксплуатировали да не выэксплуатировали!» до хрипоты. Но Сталин был терпелив. У него был опыт. Опыт — и еще то, что в этом сказочно-акварельном мире именовалось магией. А в его родном, неприветливом, мартовском — социальной сознательностью и умением партийно-воспитательной работы.