Олег Северюхин - В измерении Кольца

— Ты понимаешь, что нас ждет? — шепотом спросил я девушку.

— Ничего хорошего, — ответила она.

— Ты хочешь вернуться в башню? — спросил я.

— Нет, — ответила она, — я буду с тобой.

— Тогда покрепче прижмись ко мне, — сказал я и крутанул кольцо на полтора оборота.

У меня померкло в глазах и когда я начал что-то различать, то увидел, что мы стоим на улице, на окраине города зимой и без теплой одежды. Вечерело, и где-то вдалеке виднелся огонек. Мы бегом побежали к домику и стали стучать в ворота. Открыл мужик с бородой:

— Кого там несет под вечер?

— Пустите обогреться люди добрые, ограбили нас лихие люди, — заголосил я.

Мужчина посмотрел на нас, покрякал, покачал головой и открыл калитку пошире:

— Заходите. Смотрите, не споткнитесь, там порожек высокий.

Мы вошли в избу. В горнице было тепло. Под потолком висела керосиновая лампа, в красном углу у икон мерцала лампадка, за столом сидела хозяйка с рукодельем, маленькая девочка что-то писала в тетради и девочка постарше, лет четырнадцати читала книгу, вероятно вслух, потому что держала палец на том месте, где остановилась. Я сразу перекрестился на икону, моему примеру последовала и Ольга, точно скопировав мое движение щепотью снизу сначала к правому плечу, а потом к правому.

— Люди добрые, — сказал я, — разрешите нам остаться до утра, а завтра проводить нас к дому купца Николина, где я с вами щедро расплачусь за оказанную помощь.

— Это к какому Николину-то, — деловито поинтересовался хозяин.

— Да к тому, к Николаю Семеновичу, — сказал я.

— Николай Семенович-то сейчас не купечествует, — сказал хозяин, — на покое старец, почитай годов девяносто ему сейчас и в уме здравом, а главным сейчас купец первой гильдии Семен Николаевич, старшой сын его. В самый трудный для них период кто-то помог им, и выросли они, пожалуй, до самых крупных купцов в Сибири. А Вы не в курсе, что сейчас в столицах-то делается? Говорят, волнения идут, царь в ставке, в столице Хабалов какой-то командует, а царица без Гришки Распутина вообще умом тронулась.

— А число-то сегодня какое, — спросил я, — а то после волнений сегодняшних все из головы напрочь вылетело.

— Число-то второе февраля месяца года одна тысяча девятьсот семнадцатого от Рождества Христова с утра сегодня было, — усмехнулся мужик.

— Точно, — сказал я, — все стараются царя-императора от власти отстранить, а что народу от этого будет, никто и ничего не говорит. Когда власти никакой не будет, вот так вот и будут на улице людей раздевать и никакой управы на них не будет.

— Да, без царя-то жизнь будет худая — согласился мужик. — Грамотеям доверять во всем нельзя. Марья, — сказал он хозяйке, — собери-ка людям повечерять, да рюмочки принеси лекарственные, чтобы девушка с мороза не простудилась. А вы, огольцы, — обратился он к детям, — давайте спать укладываться, а книжку твою, Дарьюшка, мы завтра дочитаем, — и он ласково погладил дочерей по головам.

Сытые и согретые щами, "казенкой" и крепко заваренным чаем мы легли на постеленный нам на двух сдвинутых лавках овчинный тулуп, накрылись шубой и провалились в тяжелый сон за сто пятьдесят лет до того времени, где мы были два часа назад.

Нам показалось, что прошло всего пять минут, а нас уже стали будить:

— Вставайте, ночевальщики, — ласково сказала хозяйка, — сейчас хозяин придет, зоревать будем, и поедете к знакомцу вашему в город. А белье-то у тебя, девушка, такое, какие наши барыни не носят.

Мы умылись из рукомойника в уголке за печью, вытерлись чистым рушником и сели к столу, где уже стояли стаканы с чаем и были отрезаны ломти хлеба.

— С богом, — сказал хозяин, и мы приступили к чаепитью. — Хлеб да вода будут всегда, — продолжал балагурить хозяин, как бы пытаясь прикрыть отсутствие сахара, которое в большинстве семей было роскошью и заменялось сушеной свеклой, которая при рассасывании становилась мягкой и вкусной как мармелад.

— Ну, что, — хозяин встал из-за стола, перекрестился на образа, — спасибо этому дому, пойдем к другому, — и стал одеваться.

Нам дали старенькие валенки, мне какой-то треух на голову, Ольге коричневый с белыми полосками шерстяной платок, мне в руки тулуп, на котором мы спали. Мы быстренько вышли на улицу, бросили тулуп в сено на кошеве, хозяин укутал нас тулупом, сел впереди и мы поехали. До города было еще километров пять. Мы подъехали к зимней переправе через реку и переехали примерно в том месте, где сейчас находится основной мост, ведущий в старый аэропорт, и выехали прямо в центр города. Пресекли Любинский проспект, Атаманскую улицу и остановились у двухэтажного деревянного дома с резными наличниками. Дом я узнал сразу и сказал нашему возчику, чтобы подождал здесь. Хозяин привязал лошадь к железному кольцу у ворот, насыпал лошади сена и пошел нас проводить до дверей, чтобы забрать тулуп.

Нас встретила девушка в одежде курсисток того времени.

— Вы к кому? Папа сейчас занят, — спросила она.

— Да мы, собственно, к Николай Семеновичу, — сказал я.

— К деду, — удивилась дедушка, — а по какому вопросу?

— Скажи, милая, что по купецкому делу к нему почетный гражданин Иркутянин Владимир Андреевич с супругой, — сказал я.

— Подождите здесь, — сказала девушка и ушла.

Через какое-то время она вернулась с мужчиной лет за шестьдесят, с окладистой бородой.

— Здравствуйте, — сказал он, — а чем вы докажете, что вы господин Иркутянин, ведь вам лет должно быть столько, сколько и папаше моему.

— Резонный вопрос, Симеон Николаевич, — сказал я, — вот папаша ваш пусть и решит, правду я говорю или нет.

Семен Николаевич хмыкнул, — Симеон, это только папаша меня так называют, ладно, пойдемте со мной.

Комнатка Николая Семеновича располагалась на первом этаже. Старичок был обихожен. Передвигался сам. Был в уме здравом. Когда мы зашли, он стоял на коленях в красном углу и молился. Мы стояли и молчали. Старый купец встал, опираясь на табурет, стоявший рядом, повернулся ко мне, внимательно посмотрел на меня, снова перекрестился и сказал:

— Вот, Симеон, посмотри на спасителя нашего, не изменился ни чуточки. Бог нам его послал, чтобы он спас дело наше своими деньгами, молился я Господу нашему, что не могу отплатить достойно ему, так сподобил Бог еще раз с ним встретиться. Сейчас и помирать можно спокойно, Володюшка.

Старик подошел ко мне, и мы обнялись.

— Что вы, Николай Семенович, — сказал я, — это я вас благодарить должен за то, что приютили меня у себя как дома, хозяюшке вашей за доброту и ласку, и Сёмушка с книжками своими мне все эти годы помнился.

Не люблю я всех этих нежностей, но в комнате плакали все. Плакал старик, слезы текли и у меня, плакал бородатый Симеон, чуть не навзрыд плакала младшенькая Симеонова дочка, подошедшая жена его и Ольга.