Олег Северюхин - В измерении Кольца

Я бы и проявил свой нрав, но это было бы невежливо по отношению к барону, и я вместе с ним вышел в гостиную, где рядом с женой барона увидел стройную женщину примерно моего возраста, одетую в черные одежды. Ее бледное лицо не было безжизненным, но на мой поклон она ответила лишь еле заметным движением головы. Ничего себе статуя. И это одна из лучших немецких женщин?

— Дорогая Мария, — начал барон, — я хочу представить тебе моего личного друга, господина Владимира, находящего здесь проездом из далекой Московии, человека скромного поведения и большой начитанности, поэта и мастера шпаги. Острием своего клинка он умеет выписывать такие узоры, что все кружевницы Страсбурга собираются у его окон, чтобы посмотреть на его упражнения и сделать зарисовки для новых кружев.

Вот это барон. Прямо таки мастер современного пиара. Жена барона улыбалась приветливой улыбкой. Мария была такой же недоступной, только в ее глазах проскочили какие-то искорки. Или это мои искорки отразились в ее глазах, не знаю, но когда я наклонился поцеловать ее руку, то я почувствовал, как рука ее дернулась от прикосновения моих усов.

— Не такая уж она и статуя, — подумал я. — Если женщина боится щекотки, то это очень тонкая натура, не избалованная и не привыкшая к ласками как к чему-то обыденному.

— Мадам, — скромно сказал я, — прошу простить мою неловкость, но я в глубокой печали. Я потерял одного друга, чуть не потерял другого и сейчас даже не знаю, как мне быть. Я не такой набожный человек, каким бы я хотел быть и не умею высказывать свои чувства перед Богом. Не откажите в моей маленькой просьбе позволить мне сопроводить вас в храм, чтобы разделить вашу скорбь и помолиться об обретении душевного покоя.

— Вот и прекрасно, — сказала баронесса, — Владимир, я поручаю вам свою кузину и надеюсь, что вы примете наше приглашение к обеду, я уже дала поручение о сервировке стола на четыре персоны. Мы хотим дать обед в честь приезда моей кузины, и за столом будут только свои люди.

Я сопровождал Марию в храм, предложив правую руку, на которую она легко оперлась. Мы могли бы вызвать карету, но до церкви было недалеко и с дамой лучше прогуляться, чем сидеть в не совсем чистой карете, глядя друг на друга, но избегая прямого взгляда, чтобы не показаться слишком вульгарным.

В церкви я смиренно сидел на скамеечке рядом с Марией и был погружен в свои думы.

— А не слишком ли я долго задержался здесь, — думал я, — что из того, что я сижу в храме и слушаю пение священника, которому подыгрывает на фисгармонии монах. Рядом со мной прекрасная дама, которая так и останется прекрасной дамой в моей памяти. Поводов подраться, поплести интриги, поухаживать за хорошенькими женщинами предостаточно и в моем времени. Узнать какой-то секрет из событий этого времени? Да какой секрет может согреть душу в двадцать первом веке? Нахватать раритетов и продать их в мое время? Увольте меня, я не крохобор и не делец, которому досталась частичка от дара царя Мидаса. Увидеть Париж и умереть? Нет, я не собираюсь умирать в самое ближайшее время. Кстати. А если я действительно буду убит на дуэли, то доверенный человек, повернув кольцо на моей руке, отправит меня в мое время, то буду ли я там живой и невредимый? Надо же какая проблема? Только с этим я экспериментировать не буду. Да и мысли такие в храме Божьем греховны. Не для того нам дана жизнь, чтобы ею можно было не дорожить. Сколько я еще собираюсь здесь быть? Как только одержу победу над прекрасной Марией, то можно трогаться в путь? Нет, это низко. Я к ней даже не притронусь. Я буду ее беречь от всего, что может ей помешать жить и каждое утро распускаться как прекрасной розе.

От моих мыслей меня оторвала Мария:

— Сударь, служба уже кончилась и в храме никого не осталось.

Тишина храма действовала умиротворяюще. Как будто мы очутились в каком-то другом времени или в совершенно другом мире, где нет ни суеты, ни врагов, а все ласково и добросердно. Я встал, и мы вышли их храма.

— Я впервые вижу, чтобы люди так усердно молились как вы, — сказала мне Мария. — Вы ушли в себя, и мне пришлось вас оттуда вытаскивать. Мне даже показалось, что вас не было рядом со мной.

Каждое слово Марии говорило о том, что она начала оживать. Вероятно, с ней рядом никогда не было человека, с которым хотелось бы петь, смеяться танцевать, делать невероятные глупости под одобряющий взгляд любимого человека. Не каждому достается такое счастье.

— Прошу прощения, сударыня, — как можно мягче сказал я, — мне казалось, что мы с вами очутились на какой-то залитой солнечным светом и усыпанной яркими цветами лужайке. Я стоял, широко раскинув руки, а вы шли ко мне в белом платье с венком цветов на голове…

— А дальше что, — спросила меня Мария.

— Как раз в этот момент вы вернули меня сюда, — улыбнулся я.

Обед получился оживленный. Я был в ударе. Рассказывал истории о службе в Московии. О порядках в приграничной Польше, о праздниках и обычаях.

— А какие в Московии женщины, — спросила меня баронесса.

— Они такие же, как и здесь, прекрасные и остроумные, — улыбнулся я.

На восточном ковре на стене я увидел висящую гитару.

— У вас кто-то играет на гитаре, — спросил я.

— Вам знакома эта греческая кифара, которую изготовили в славном городе Неаполе? — спросил барон. — Я купил ее во время путешествия в Италийские земли и даже брал уроки игры на этом инструменте.

Он подал знак, слуга снял со стены гитару, обтер пыль и подал ее барону. Хозяин уверенно взял инструмент и взял несколько аккордов.

— К сожалению, это все мои умения игры на ней, — сказал барон.

— А можно попробовать мне? — спросил я.

— Будьте так любезны извлечь несколько звуков из этой коробки со струнами, — улыбнулся хозяин.

Дамы с интересом смотрели на меня. Неаполитанская шестиструнная гитара производства семнадцатого века из экологически чистых материалов и без применения химии. Она была легка и уже звенела от предвкушения прикосновения к струнам. Я проверил настройку, подтянул один из колков и вспомнил свои лирические вечера. Я заиграл и запел песню, которую все почему-то считают цыганской, а это стихи Роберта Рождественского. Если родственники Рождественского пристанут ко мне с требованием контрибуции за то, что я пел песню на его стихи, то я выброшу эту песню из своей памяти и из этой книги, и пусть они и дальше закапывают его талант в землю:

К долгожданной гитаре

Я тихо прильну,

Осторожно и бережно

Трону струну,

И она отзовется,

Зазывно звеня,

Добротою наполнив

Тебя и меня.

От зари до зари,

От темна, до темна

О любви говори,

Пой, гитарная струна!