Олег Северюхин - Его благородие

Заметив мою улыбку, подполковник спросил:

- Что вас развеселило? У меня что-то не в порядке с мундиром?

- Что вы, Ваше высокоблагородие, - сказал я, - мундир безукоризнен, просто вспомнился поручик Лермонтов Михаил Юрьевич.

- Ну, естественно, - засмеялся подполковник, - "и вы мундиры голубые, и вы послушный им народ". И мы вообще злодеи под синими мундирами. Перестаньте титуловать меня благородиями, называйте просто по чину или Владимир Иванович. А что вы скажете о социал-демократах?

- Вы выпустили джинна из бутылки и сейчас думаете, как его упрятать обратно бутылку, - сказал я, - но эта задача невыполнимая. Действовать нужно было тогда, когда господа Маркс и Энгельс писали "Манифест коммунистической партии". Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма. Тот же господин Маркс в своей работе "Капитал" расписал, что нужно делать, чтобы избежать социальных потрясений, но его проигнорировали как городского сумасшедшего и в ответ получили социал-демократию. Выход Манифеста совпал с революцией во Франции. Французам пришлось воспользоваться советами господина Маркса, и они создали более или менее стабильное общество, у которого есть пути для совершенствования. Россия пошла по своему пути, получила воскресенье 1905 года, баррикады на Пресне и социал-демократию. А всё могло быть по-другому. Сейчас господин Столыпин старается пойти по пути Маркса в сельском хозяйстве, но у него вряд ли получится что-то дельное, так как много препятствий на его пути. Как-то вот так, господин подполковник.

Скульдицкий сидел молча, что-то обдумывая, потом сказал:

- Что вы чай не пьёте, любезный. Специально для вас финики из Ирана. Сахарные, говорят для сердца очень полезно. Древние их очень любили. Они были их основным питанием вместе с лепёшками, смоквами или фигами, поэтому пророки были мудрыми, не то, что мы. А откуда вы всё знаете про социал-демократов?

- Человек существо любопытное, - сказал я, - многие люди живут, засунув голову в песок, люди, решающие, не видят дальше своего носа, богатые боятся поделиться, а в результате теряют всё, бросив низы расхлёбывать то, что они заварили.

И что же нужно делать? - спросил Владимир Иванович.

- Ничего, - просто сказал я. - Тогда дольше продлится период существования самодержавия. Если что-то делать, то увеличится число социал-демократов, которых поддержат националисты, и час "X" придёт намного быстрее. А это развал России, гражданская война и все сопутствующие с ними болячки. И всё потому, что социал-демократы обещают построить общество равенства и счастья для всех, а за мечту не страшно и погибнуть. Пролетариату нечего терять кроме своих цепей. А что народу может предложить самодержавие? Только то, что есть уже на протяжении почти что трёхсот лет. И чем сильнее давить людей, тем больше будет социал-демократов даже из числа тех, кто раньше никогда не думал об этом, но оказался кровно обиженным властью. Я, кажется, наговорил лет на десять каторги? Ваш стенографист успел записать всё? Могу повторить на бис.

- Опасный вы человек, Олег Васильевич, - сказал Скульдицкий. - Нам такие понимающие люди в жандармерии нужны как воздух, но с нас требуют количество арестованных заговорщиков, бунтарей и террористов. И требуют во всё возрастающей прогрессии. И что прикажете делать? Приходится хватать непричастных или сочувствующих.

- Повышение уровня жизни и грамотности людей сведёт на нет всю пропаганду социал-демократов, - сказал я, - зажиточные крестьяне будут вылавливать их с вожжами и оглоблями, и о революции можно будет забыть если не навсегда, то на долгие годы, подкручивая маховики общества. Я отказался от службы в полиции, откажусь и от вашего предложения, как Колобок, чтобы не навлечь на вас неприятности от начальства за нового сотрудника с вольтерьянскими взглядами. Пойду в военную службу, если жандармское управление не перекроет дорогу.

- Управление дорогу не перекроет, - сказал Скульдицкий, - хотя удивляют ваши энциклопедические знания и осведомлённость о том, о чём в губерниях мало знают и мало этим интересуются. Только не говорите ни с кем о том, о чём говорили мы. Нам можно и нужно знать всю подноготную противника, с кем мы боремся. А вам лучше держать это при себе. Кстати, сколько нам отпущено, что ваше подсознание говорит?

- Думаю, что лет десять есть, - сказал я, - но велика вероятность войны за передел мира и за Черноморские проливы со святой землёй.

- Всего доброго, - сказал на прощание начальник жандармского управления, - будут проблемы, обращайтесь, а первого сентября я буду на вручении вам медали.

Что тут можно добавить? Я же говорю, что мой любимый человек необычная личность и по всем вопросам у него есть собственное мнение, причем мнение такое, как будто он знает, что будет у нас впереди и знает, по какой дороге нужно идти.

Первого сентября я, одетый по моде того времени, в строгом костюме шествовал в резиденцию генерал-губернатора, которая находилась через дорогу от кафедрального храма на крови.

Было первое сентября, но нигде не было видно нарядно одетых первоклашек с букетами цветов и не было никакого праздника, названного Днём знаний. Обыкновенный рабочий день, и учёба это такая же работа, как и все, а на работу никто не ходит как на праздник.

От дома до резиденции генерал-губернатора примерно два километра. По нашей улице извозчики сами не ездят, надо выходить на проспекты.

Люди того времени не гнушались пройтись пешком к месту присутствия и обратно. Брать извозчика дороговато, а другого транспорта нет и в помине. Конку вот запустили, но она едет по центральной улице до вокзала, а межквартальные дороги такие, что не приведи Господь. Летом пыльно и грязно. После дождя грязюка непролазная. Хорошо, если где-то тротуары дощатые проложены, а дороги постоянно телегами разбитые.

Я был настолько сосредоточен, что встретившаяся возле храма на крови старушка осенила меня крестным знамением. Я приветливо кивнул ей и пошёл дальше.

Так, с думами о насущном я и добрался до резиденции генерал-губернатора, расположенной почти в самом начале торговых рядов на Любинском проспекте.

Большое серое здание с колоннами и огромным дверями пугало каждого проходящего мимо здания человека, как будто вот эти огромные двери сами распахнутся и проглотят осмелившегося появиться здесь человека. Но в двери входили и выходили чиновники, офицеры, респектабельные господа, люди в киргизских халатах и у всех было какое-то дело, без решения которого жизнь могла просто-напросто остановиться.

В большом вестибюле справа был огромный гардероб с огромным и бородатым швейцаром в ливрее, несмотря на то, что на улице было тепло и морозов в ближайшее время не ожидалось.