Александр Михайловский - Севастопольский блиц

Тяжелораненых у нас было предостаточно – палата, можно сказать, была переполнена. Поскольку с такими ранами их никак не можно было везти хотя бы в Бахчисарай (чтобы, чего доброго, не умерли в пути), Николай Иваныч держал их здесь в надежде на улучшение. Немногие из них действительно выздоравливали, но зато остальные довольно быстро переселялись от нас на кладбище… И сейчас некоторые из них метались в бреду, другие лежали в полубессознательном состоянии, хрипло дыша. Были такие, что громко стонали или принимались время от времени кричать… Многие были только недавно прооперированы; однако это еще не означало непременного успеха, смерть по множеству причин могла приключиться даже после успешной операции. Тем не менее доктор Пирогов старался бороться с Костлявой за каждого человека, который попал в его гошпиталь, независимо от того, солдат ли это или матрос, русский, англичанин, француз или даже турок.

Эта девочка (я почему-то не запомнила ее имени, хотя в самом начале она представилась) подходила не ко всем обитателям этой палаты. Не знаю, что ею руководило, но она, так же как и до этого, присаживалась на койку и улыбалась, что-то тихо говоря, и осторожно прикасалась к бинтам, прикрывающим рану… К сожалению, я не могла все время наблюдать за ней – и ушла, оставив ее в палате тяжелораненых со спокойной душой. Она была очень похожа на ангела, а у меня еще было множество дел… Я была уверена, что ее визит многих подбодрит или хотя бы утешит перед встречей с Господом Нашим Иисусом Христом…

Когда гостья ушла, я не видела, поскольку в то время была занята. Но вечерний обход с доктором открыл совершенно невероятные, удивительные вещи… У многих из тех, чьи ранения были не особо опасными, раны затянулись настолько, что в это было просто невозможно поверить… Доктор с недоуменным видом внимательно осматривал эти раны и время от времени переглядывался со мной, при этом многозначительно хмыкая. Конечно же, визит той девочки не остался для него секретом. Пациенты наперебой рассказывали ему, как им полегчало после прикосновений той маленькой кудесницы. И по гошпиталю пошла гулять легенда об ангеле, по воле Господа спустившегося с небес ради исцеления русских воинов… По мнению других, это была всего лишь святая, наделенная даром исцелять раны прикосновением рук. Но и эти версии были несостоятельными. Святая или ангел должны были все время молиться, а та девочка, чтобы развлечь раненых, болтала о какой-то ерунде. К тому же Николай Иваныч сказал, что не верит в святых или ангелов, разгуливающих среди людей – современная наука, мол, такого не допускает.

Когда же мы зашли в палату тяжелораненых, то тут чудо было налицо, так что Николаю Иванычу пришлось поумерить свои сомнения. Кое-кто из тех, кто был безнадежен и должен был в скорости умереть, чувствовали себя вполне сносно. У этих раненых прошла горячка, из ран перестал течь гной и они стремительно пошли на поправку. У некоторых, только сегодня перенесших операции, быстро спадала опухоль, а места, где кожу разрезал скальпель, заживали едва ли не на глазах. Доктор Пирогов дивился все больше, и все чаще вопросительно поглядывал на меня. Уже потом, едва оказавшись в своем кабинете, он принялся расспрашивать меня о той девочке… Но что я могла ответить? Я даже имя ее вспомнить не могла. И никто из раненых, удивительное дело, не смог вспомнить ничего из того, о чем она с ними говорила.

– Мда… – задумчиво пробормотал Николай Иваныч, – если бы я не имел такого рационального ума, то подумал бы, что это и вправду ангел Господень спустился с небес, чтобы уврачевать этих воинов… Ведь произошло истинное чудо, ни больше ни меньше… Я, право, не знаю, чем еще объяснить тот факт, что даже безнадежные больные стали выздоравливать… Вот бы удалось отыскать эту загадочную юную врачевательницу и поговорить с ней… Ели это, конечно, возможно… Быть может, неспроста никто не может запомнить о чем он разговаривал с этой девицей. Вот есть же, Дашенька, такие знахари, что болезни заговаривают… Может быть, и у нее имеются такие особенные способности… Что если ее пригласить прийти к нам в госпиталь еще раз? Постой-ка…

Тут доктор Пирогов замер и, задумавшись, поднял палец кверху. А потом он поведал мне кое-что интересное. Оказалось, сегодня (а мы-то тут, в гошпитале, и не знали) произошло еще одно чудо, только несколько иного толка. В войну с англо-французской коалицией на нашей стороне неожиданно вмешалась неизвестная сила, чьи войска, состоящие из артиллерии и пехоты, внезапно, каким-то необъяснимым образом, объявились в тылу у коалиционеров на вершине Сапун-горы. Оттуда сегодня утром они бомбардировали английские и французские батареи, заставив их прийти к молчанию, а потом отбили несколько атак на свои позиции, в результате чего склоны Сапун-горы оказались сплошь засыпаны трупами в британских и французских мундирах.

Николай Иваныч говорил, а я вдруг мимолетом пожалела этих несчастных людей, которые умирали на склонах Сапун-горы без малейшей врачебной помощи. Но доктор Пирогов не обратил на мою грусть ни малейшего внимания. Сейчас его одолевали совсем другие мысли.

– А что если эта девочка как-то связана с этими… которые на Сапун-горе… – наконец сказал Николай Иваныч, – а что если она одна из них? Конечно же, такое тоже может быть… почему бы и нет…

Доктор Пирогов посмотрел на меня задумчиво, а затем, отвернувшись к окну, за которым сгущался вечер, погрузился в новые размышления.

09 апреля (28 марта) 1855 год Р.Х., день первый, поздний вечер. Севастополь, штаб гарнизона.

Исполняющий дела начальника штаба севастопольского гарнизона князь Виктор Илларионович Васильчиков вздохнул и отошел от окна. Вместе с ночной темнотой на израненный Севастополь опустилась непривычная тишина. Не слышно обычного громыхания канонады ночных беспокоящих обстрелов, не рвутся в городе шальные бомбы, не звонят на церквах колокола, сзывая народ на тушение пожаров. Господа коалиционеры ведут себя тихо, будто воды в рот набрали, ибо тот, кто засел на вершине Сапун-горы вместе со своей артиллерией, весьма грозен и наказывает союзников мощными огневыми ударами даже за единичные пушечные выстрелы. Особенно впечатляюще разрывы чудовищных бомб смотрятся в ночной темноте. На мгновение ночь превращается в день, а все вокруг начинает отбрасывать длинные угольно-черные тени – картина невиданная, похожая на преддверие Апокалипсиса. И только потом, как небесный гром, до русских позиций докатывается грохот разрыва. И тогда непроизвольно крестятся даже видавшие виды солдаты двадцатого года службы, ибо мнится, что явленная им мощь – это только отголосок совсем уж невообразимого могущества.