Евгений Щепетнов - 1972 Возвращение

Прорастает крыло.

Не Хлопуша, не Гамлет здесь,

Кем мы знали его,

А похож он до крайности

На себя самого.

С обнаженными нервами

Он, представший на Суд…

Кони вожжи повырвали

И несут… И несут…

Рука Высоцкого протянулась к столу, взяла бутылку с недопитым виски, будто сама по себе, и…остановилась. Отдернулась, как обожглась. Высоцкий прокашлялся, и хриплым, каким-то искаженным голосом спросил:

– Будут помнить?

– Будут. Живые цветы на могиле – круглый год – ответил я грустно, будто говорил сейчас со смертельно больнм человеком. Впрочем – а разве он не был смертельно болен?

– Тогда может я все-таки не зря жил? – губы Высоцкого дергались, будто он старался не зарычать, не сорваться в крик.

– Кто знает, Володя? – так же грустно сказал я – Кто знает, зачем мы в этом мире? Хочешь, я тебе расскажу анекдот о предназначении человека? Возможно, что ты его знаешь, но все-таки…

– Давай! – выдавил из себя бард, все еще силясь с собой справиться.

– Умирает человек, мужчина. Попадает на небеса, предстает перед ликом Бога. Бог отправляет его в рай, но мужчина, уже уходя оборачивается, спрашивает:

– Господи, можно задать тебе вопрос? Скажи, Всемогущий, каковым было мое предназначение на Земле? Для чего я жил?

– Помнишь, ты в поезде ехал в командировку в Краснодар?

– Помню, Господи!

– Ты пошел в вагон-ресторан пообедать, а сосед попросил тебя передать ему соль.

– Помню, да…я передал!

– Вот!

Высоцкий не улыбнулся. Я – тоже. И Золотухин был молчалив и грустен.

– Печально. Это очень печально! И что, ничего нельзя сделать? Совсем ничего?! – Золотухин глубоко вздохнул, потер глаза – неужели нельзя его спасти?

– Думаю, можно – пожал я плечами – Только он сам не хочет, чтобы его спасли. Он как самоубийца идет к краю пропасти, шаг за шагом, шаг за шагом. Володя, ты слабый человек. За твоей жесткой, и даже грубоватой натурой скрывается слабак. Ты боишься жизни, ты спасаешься от нее в алкогольном дурмане, а скоро будешь спасаться в наркотическом блаженстве. И я не знаю, что с этим можно поделать. Ты не перестанешь пить, даже если тебе тысячу раз рассказать, что ты убиваешь себя.

– Ты первый раз меня видишь! Как ты можешь знать, кто я и что я? – рыкнул Высоцкий, и лицо его исказила злобная гримаса – Как ты смеешь, молокосос!

– Мне пятьдесят два года, Володя – тихо сказал я, и Высоцкий вдруг осекся, видимо вспомнив, перед кем он сейчас сидит – Я видел многое, и такое, от чего тебя бы вывернуло наизнанку. Я убивал, и меня убивали. Я видел смерть. И я презираю людей, который сами себя загоняют в могилу из-за своей слабости! Из-за того, что они, видите ли, устали! Душа у них нежная и мятущаяся! Что так смотришь на меня? Морду набить хочешь? Попробуй! Ну, попробуй! Знаешь ведь, что не получится. А еще знаешь – что я говорю правду. Сейчас я хирург, который копается в твоем мозгу и вытаскивает наружу твою грязь! Володя, ты великолепный актер, и великий поэт. Но как человек – ты дерьмо!

Высоцкий взревел и бросился на меня, пытаясь вцепиться руками в глотку. Я ожидал этого, и легким движением уклонившись, бросил его на пол, зажал, извивающегося и рычащего. На шум из спальни выбежала испуганная Ольга, одетая в короткую прозрачную ночнушку, не закрывающую ее прелестей:

– Что, что случилось?! Миша, что?!

– Иди спать! Мы с Володей приемы показываем. Боремся, я изображаю, как побеждал Али. Прости, Оль, мы не будем больше шуметь! Или прикройся…

Ольга окинула себя взглядом, ойкнула, убежала в спальню. А я еще подержал Высоцкого в захвате и мирно предложил:

– Поговорим? Или так и будешь пробовать мне башку открутить?

– Поговорим! – прохрипел Высоцкий, косясь на меня взглядом понесшего жеребца, и я ослабил хватку.

– Силен, скотина! Чуть руку не сломал! – проворчал бард, морщась и усаживаясь за стол – Извини, не сдержался. Но и ты тоже…такие слова!

– А какие слова, Володь?! Мне больно знать, что ты в конце концов ухайдакаешь себя и лишишь меня – понимаешь ты, болван?! – меня лишишь твоих ролей, твоих песен! Ты мерзавец! Ты подлец! Как ты смеешь лишать меня дорогого?! Как ты можешь быть таким безответственным?! Ты принадлежишь не только себе! Ты принадлежишь и тем, кто тебя любит, тем, кто тебя боготворит! Людям! Миру! И как ты смеешь заливать организм этой дрянью?! (я гневно указал на бутылку с виски) Ты мужчина! А значит – защитник, боец! Как ты смеешь сдаваться какому-то там зеленому змию?! Сатане! Почему ты служишь Сатане?!

Я замолчал, прикрыл глаза, подыскивая слова. Высоцкий молчал, только сопел, Золотухина так совсем не было слышно, будто его вообще не было в этой комнате.

– Мне вспоминается один эпизод начала войны. Гудериан прорвал нашу оборону и прорывался дальше, не встречая сопротивления. Наши отходили. И нужно было остановить колонну бронетехники врага, иначе танки раздавили бы отступающую пехоту. Нужен был доброволец, на верную смерть, который даст жизнь многим нашим бойцам, даст им время, чтобы уйти. Вызвался остаться артиллерист сержант Сиротинин. Вместе с комбатом он выбрал место для установки противотанковой пушки, дождался подхода колонны бронетехники врага, и когда колонна втянулась на мост – первым выстрелом подбил головной танк. Вторым – замыкающий. И понеслось… У него было шестьдесят снарядов, их хватило на три часа боя. За три часа он уничтожил одиннадцать танков, семь бронетранспортеров и пятьдесят семь бойцов личного состава врага. Вначале немцы думали, что по ним ведет огонь батарея, а когда обнаружили, что это всего лишь один человек – очень удивились. А еще больше удивились, когда узнали – парню было девятнадцать лет! Понимаешь, Володя?! Девятнадцать! Он еще не жил! Наверное, у него никогда не было женщины! Он хотел жить! Мучительно, до воя хотел жить! Но он остался, и выполнил свой долг. И погиб. Немцы похоронили его с почетом, а их командир сказал своим бойцам, что если бы у них все были такими стойкими солдатами, то они точно захватили бы весь мир.

Я снова помолчал, а потом яростно, жестко сказал:

– А ты, Володя?! От чего ты устал?! От чего страдаешь?! Душа у тебя мятущая, да?! Выразить себя тебе не дают?! А ты ползал под пулями?! Ты отдавал свою жизнь, чтобы жила твоя родина?! Чтобы за других, чтобы знать, что твоя смерть спасет сотни и сотни людей! ЭТО у тебя было?! Нет?! Так какого же черта ты заливаешь свое гребаное горе спиртным?! Ты, мужчина! Вспомни этого мальчишку, когда твоя рука потянется за рюмкой! Вспомни всех, погибших за родину, за тебя, за то, чтобы ты мог рубить «капусту» и страдать выдуманным персонажем! И рассказывать о том, как твоя душа поранилась и жаждет свободы! Когда я слышу от интеллигенции разговоры о том, как они страдают, и какие они несчастные, мне хочется взять ногайку и врезать поперек спины: Сука! Попробуй! Вот это страдание! Вот это больно! А не твои выдуманные дурацкие страсти! Не твои разговоры о несвободе и о том, как плохая власть не дает тебе развернуться!