Евгений Красницкий - Так не строят!

Вот тут рабу божию Кондратию до скупых злых слёз, до перехваченного дыхания, до воя стало жаль себя и непутёвую свою жизнь, которую он сам, по дурости своей, загубил…

Однако не все про себя в этот раз понял старшина. Хотя, положа руку на печень, кому под силу про себя понять всё? И тем не менее, не дошло до него, болезного, что при всей своей любви к дракам, не любил он бить слабого. Не любил и все! Не интересно это, да и не честно. Гадостно даже! Оттого и встревал всегда, когда видел, что скопом на одного навалились. С самых соплячьих лет.

Вот с сильным – другое дело! Тут себя показать можно, да и красива такая драка, есть в ней мастерство мордобойное, а оно, если разобраться, любого другого мастерства не хуже. А уж про бой на смертном железе и говорить нечего: по кромке пройти и победить – это и вина, и баб слаще!

Дальше – больше: Сучок вдруг обнаружил, что слава задиры и забияки может не только его гордость тешить, но и приносить немалую пользу. Перестали люди лишний раз задевать не только его, но и артельных – мало ли что… Если старшина бешеный, так и остальные, небось, тоже не подарок, а с такими связываться себе дороже. Стало артели дела легче вести – при расчете прижать да сговоренное зажать дурных не находилось. Особенно после того случая, как Сучок жадного боярина при всем народе облаял матерно да вызвал на судное поле. Боярин подивился на такую наглость и выставил вместо себя поединщика – десятника своей дружины. И каково же было удивление боярское, когда его бойца с судного поля вперёд ногами унесли! И ведь не оспоришь – Суд Божий. Пришлось ему и зажитое артели отдать, и виру платить. А Сучок с тех пор старался, если строить приходилось там, где их ещё не знали, нарочно на драку напроситься, да не с кем-нибудь, а с видным местным мордобойцем, чтобы, значит, у заказчиков сребролюбие ненароком не взыграло. Грех это!

Не знал плотницкий старшина, что Средневековье – это время корпораций. Вернее, не знал, что в Средневековье живёт. Не придумали еще этот термин. А вот то, что одиночке в его мире не выжить, знал прекрасно. Ни в какое иное время не были так актуальны слова Маяковского о том, что «голос единицы тоньше писка». За человеком должна была стоять какая-то корпорация: род, вервь, сословие, цех, город, община и так далее, и тому подобное. Одиночка – это добыча, и только. В те времена между собой взаимодействовали даже не люди, а вот эти самые корпорации. Корпорация крестьян, корпорация рыцарей, корпорация священников, корпорация палачей, корпорация нищих. И все стояли за своих представителей и свои интересы горой. Нельзя было иначе – сожрут-с. Ровно так же любой представитель корпорации ставил её интересы выше личных – условие выживания. Собственно, даже монарх в средневековых реалиях нужен был для того, чтобы конфликты между корпорациями разруливать. И закон для того же.

А еще корпорации прекрасно умели приспосабливать любые, даже самые экзотические таланты своих членов себе на пользу. Вот и драчливость Сучка пригодилась. Так что ошибался Кондратий, думая, что, рихтуя морду самого крутого чужака, он его ломает и запугивает. Нет, не его персонально, а общину, к которой его противник принадлежит. И небезуспешно, надо сказать.

Только во всем следует знать меру. А Сучок не знал. Или не хотел знать – таким уж уродился: душа богатырская, а тело досталось мелкое. Вот и не вмещалась душа. Однако дорогой Вселенной на сей примечательный факт плевать с высокой вышки – у нее свои законы и резоны. А потому в конце концов и случилось то, что должно было случиться: Сучок нарвался на отморозков похлеще, чем он сам, и звались эти отморозки Мишка Лисовин и село Ратное. И если первый решил Сучка смирить и все-таки к делу пристроить, то ратнинское общество, взвесив возможную пользу и соспоставив ее с убытками от дурного Сучкового нрава, посчитало за лучшее списать опасного пришлеца в расход. Именно за то, что опасен и способен нанести ущерб общине. Причём сделало это без страха, с холодной головой и пониманием, что возможны потери. Ничего личного или, если обратиться к Библии, «мене, текел, фарес» – «исчислено, взвешено, разделено».

Вот это с кристальной ясностью и донесли до Сучка единственные близкие ему жители Ратного – Алёна и Серафим Бурей. Так что депрессия у плотницкого старшины случилась вполне обоснованная, но…

Ах, это вековечное «но», умеющее прикидываться всеми тремя законами диалектики одновременно! Всегда оно лезет из любой, казалось, предельно ясной ситуации и ставит всё с ног на голову. И законы диалектики туда же – берут и выворачивают все наизнанку. И действуют, паразиты! Везде и всегда. Даже на тупо пялящегося в лошадиную задницу Сучка и то действуют, и плевать, паршивцы, хотели на то, что Гегель их ещё не сформулировал.

Р-раз – и закон единства и борьбы противоположностей пнул плотницкого старшину по вместилищу главного чутья плотника, заставив вспомнить, что есть ему для чего жить и за что бороться. И против чего – тоже.

Два – и закон отрицания отрицания заставил вспомнить, что есть способы борьбы, отличные от доброй драки, и об этом ему уже все уши прожужжали. Даже с занесением в грудную клетку.

А вот три пока не случилось – переход количества в качество Сучку предстояло осуществить самостоятельно.

Словом, спасибо диалектике – к крепости плотницкий старшина подъехал уже в настроении более-менее боевом. Но судьба просто так своих когтей не разжимает. Что она ему и показала.

Перво-наперво отроки, управлявшие паромом, смотрели сквозь Сучка, будто и нет его. Лошадь есть, телега есть, а Сучка нет. И были отроки из тех, что волхва в пополнение прислала…

Возле ворот тоже случилась оказия – Кондратий заметил, как наставники Филимон и Макар оживлённо беседуют с мастером Нилом. И, что самое поганое, наставники слушали Шкрябку очень внимательно и даже издали было видно, что с уважением. А тот и рад стараться – сыпал, как горохом, да руками махал, что твоя мельница крыльями, речи свои поясняя.

А уж совсем добило Сучка то, как глянула на него Плава. Как на покойника, который уже пованивать начал по летнему времени.

Вот тут-то раб божий Кондратий вновь вспомнил, что ему зазноба и дружок сердечный говорили, и стало ему от того снова донельзя муторно. Смертная тоска снова взяла за горло. Как распрягал, как конягу к коновязи вел, как телегу Илье сдавал, Сучок не запомнил. Где шлялся после того – тоже.

Осознал себя плотницкий старшина возле Девичьей башни. На брёвнах и в обнимку с Буреевым подарком.

«Едрит тебя суковатым, Кондрат! Совсем охренел – жопием на брёвнах сидишь и колоду себе на домовину выбираешь! Без тебя изладят, коль до того дойдёт! И вообще хрен вам в грызло – не полезу в прорубь, волхва там или не волхва! Да и упреждала она меня всё же… И Лис… И Корней с Аристархом! И учили, только я, дурень, не понял. И Серафим сказал, что везучий я! Так что мы с тобой, Кондрат, побарахтаемся ещё! Нужным, значит, стать надо? Стану!