Роман Злотников - Пламя войны [litres]

Закончив речь в глухой тишине, Алес стремительно покинул торжище, направившись в сторону дожидающейся жены, держащей на руках младшего сына. Завтра он тронется в путь вместе с нами – и пропади я пропадом, если скажу, что не рад такому спутнику!

За ветераном с торжища потянулись и селяне. После слов Алеса уже никто не захотел возобновлять танцы – прав был он или нет, но веселье обрубил напрочь. Бросив быстрый взгляд в сторону Милы, я вновь захотел подойти к ней. Но после речи ветерана о любимых я неожиданно ясно понял, что подойди я сейчас к девушке, то заговорил бы с ней не о сеновале и совместной ночи, а о чувствах, что живут в моем сердце! Сказал бы, что не встречал в жизни ничего и никого прекрасней, чем она, и был бы самым счастливым на свете человеком, просыпаясь каждое утро рядом с ней. Сказал бы, что ее голос – это самая сладкая музыка, что я когда-либо слышал, а запах ее кожи – самый удивительный… Я позвал бы ее к обрядовому камню и…

Обернувшись к матери, Мила быстро, чуть ли не бегом, покинула торжище. Поздно, слишком поздно… Да и какого же… я себе выдумывал?! Вот ведь Алес – вдохновитель, вселил в сердце смелость еще до битвы! Нет, правда, задержись Мила еще на пару минут – и я бы решился подойти!

Вот только… Вот только что бы я услышал в ответ? Что она согласна стать моей женой?! А то как же! По сравнению с ней я ни рыба ни мясо, так… серая мышь. Вот ежели вернусь домой со славой и честью, заматеревшим ветераном, как Алес, вот тогда, может быть… Да, Алесу Мила точно бы не отказала.

И мне не откажет, когда вернусь!

Окрыленный этой мыслью, я отправился домой – провести этот вечер с родными, как и советовал ветеран.

А на следующий день я уже одуревал на марш-броске под беспощадным надзором самого свирепого на свете человека. Твою баталию, сегодня во мне зреет уверенность, что Алес оборвал веселье на площади только потому, что из мучившихся похмельем парней он не смог бы выжать столько, сколько выжал из нас в тот треклятый день! Да… А еще тогда я узнал, что прежде, чем заслужить гордое звание соратников ветерана, мы все должны пройти огонь и воду. То есть просушиться огнем его гнева и заполнить целый пруд своим потом на тренировках! И что все мы пока безусые салаги, и лично он, старшой пикинерской баталии Кремень, будет своими руками делать из нас настоящих бойцов.

И ведь сдержал обещание, зараза.

– Время!

Десятник Ург безупречно точен – впрочем, как и всегда: ведь прошедшие минуты отдыха определяет именно он, как тут быть неточным?! Кремень же, легко распрямившись, весело скалится:

– Кончай нежиться, салаги! Падай в строй!

Ну вот и понеслась…

Лето 760 г. от основания Белой Кии

Цитадель крепости Волчьи Врата

Принц Торог

Несколько дней после штурма прошли беспокойно – лехи то начинают бомбардировку, вскоре ее прекращая, то изображают очередную атаку. Но бывает и так: высунемся мы во двор после обрывистого завершения бомбардировки, а лехи через несколько минут вновь начинают стрелять – пусть недолго, но несколько бомб и ядер свои жертвы соберут. А приготовления к атаке заканчиваются очередной порцией бомб, выброшенных на этот раз именно на стены, что заняли защитники для отражения штурма.

Были попытки ночного нападения, которые, как я вскоре понял, также являлись разновидностью беспокоящих ударов. И лехи достигли своей цели – уцелевшие бойцы гарнизона практически все время находятся на грани яви и сна, теряя бдительность и внимательность. Кто-то по глупости погибает, вылезая на открытые места, у кого-то сдают нервы – и после завершения бомбежки они в одиночку бросаются на врага.

А помощь так и не пришла.

В какой-то момент я понял, что, несмотря на наличие запасов еды и воды, воины вскоре утратят боеспособность. В атмосферу общего уныния и безнадеги свою лепту вносила дикая, перехватывающая дыхание вонь от сотен разлагающихся трупов, что остались у стен – лехи не спешат убирать тела своих павших. Еще чуть-чуть, и среди гарнизона вспыхнет эпидемия.

А лично у меня ко всему прочему добавилась отцовская боль: практически все время находясь в пещерных катакомбах, Лейра с Оликом начали чахнуть. Сын болеет, а у жены от постоянного напряжения и не слишком разнообразного питания начались проблемы с молоком. Пока еще она кое-как докармливает ребенка – но если молоко пропадет, чем кормить малыша в осажденной крепости? Разваренной и растолченной крупой? Уже пытались…

И что самое страшное, выхода из сложившейся ситуации я не вижу. Жестокие бомбардировки западной стены полностью разрушили парапет. Размещать и поднимать на них орудия стало невозможно, и лехи наконец-то заняли горный проход – а значит, даже если отец поспеет до падения цитадели, то лишь погубит армию в бесплодных попытках вырваться из ущелья. А если и вырвется, на выходе его войско встретит атака многочисленных крылатых гусар.

Решение пришло вечером, когда черная от горя, словно на десяток лет состарившаяся Лейра пришла ко мне и, упершись в грудь сухими, горячими ладонями, горько разрыдалась. Молоко полностью пропало – и наш сын обречен на скорую голодную смерть. И если мне хватит мужества провести с ним последние часы его жизни, я запомню лишь несмолкающий плач голодного малыша, так похожий на жалобное мяуканье.

Мужества мне не хватило.

– Послушай меня, Лейра, послушай!

Крепко встряхнув жену за плечи, я внимательно смотрю ей в глаза, ища в них проблески сознания. Наконец, когда она стала смотреть более-менее осознанно, я заговорил:

– Цитадели не удержать, еще чуть-чуть, и лехи займут ее практически без боя. Ночью я поведу воинов на вылазку. Не думаю, что мы пробьемся, так что главная наша цель – вывести из строя как можно больше орудий да забрать с собой сколько сможем врагов. Когда начнется схватка, лехи постараются нас окружить и наверняка оголят близкие к флангам участки обороны. Возможно, появится лазейка – хотя бы для одного человека. Женщины с ребенком… Ты слышишь?

Лейра лишь смотрит на меня широко раскрытыми от испуга глазами.

– Ты меня слышишь?!

С трудом разлепив потрескавшиеся губы, жена тихо произнесла:

– А ты?

Горько усмехнувшись, я нежно провел ладонью по щеке любимой женщины:

– Я должен вести воинов в бой и свой долг исполню до конца. Здесь мы обречены – и ты с Олеком, и весь гарнизон. Скоро потеряем боеспособность, и тогда все, окончательно все.

Жена, сколько было сил, прижалась ко мне, будто пытаясь вобрать в себя мое тепло. После чего подняла глаза и тронула завязки на платье.

– В последний раз…

– А что Олек?

– Пока спит.

В голосе жены слышалось столько горечи, что я сразу понял, как важно ей сейчас получить хоть немного ласки, хоть немного тепла любимого человека.