Вадим Мархасин - Когда-нибудь мы будем вместе

Потапов недоуменно пожал плечами, стоило, мол, ехать и согласно кивнул в ответ.

***

Я сидел на сцене вместе с Потаповым, в импровизированном президиуме, за столом, накрытым красной материей, и разглядывал учителей, просачивающихся мимо охраны, и рассаживающихся группками в актовом зале.

"Что я здесь делаю? В рядовой школе, которых тысячи и тысячи по стране, что меня сюда притащило?"

Учителя с любопытством и настороженностью смотрели на меня, гадая, наверно, о том же.

Потапов выйдя к трибуне, о чем-то торжественно вещал, втолковывая учителям, какой чести они удостоены, предлагая искренне вывалить все свои проблемы на наши могучие плечи. А я любовался молодой учительницей, сидевшей в первом ряду. Стройная девушка, с пышными вьющимися волосами, веселым прищуром карих глаз, полными, чувственными губами, шушукалась с подружкой буряточкой, скашивая взгляд на директора школы, не видит ли? Такая лапочка…

"Что-то тебя не в ту степь потянуло тебя старый пень, на молодых засматриваешься", — попенял мне, как-то неуверенно, внутренний голос.

"Да я так — только полюбоваться, из любви к искусству".

С каждой минутой воображение дорисовывало зримый образ: волосы чуть длиннее, щечки не такие пухлые, интригующая улыбка…летящая порывистая походка, глаза…..

Я мысленно отключился от действительности. Заиграла тихая, мелодичная музыка и, на пределе слышимости, зазвучали знакомой хрипотцой слова еще ни кем не слышанной песни Евгения Кисилева:

"Пить с ней вино, лежать в её коленях головой,

Рассветы собирать с её ресниц,

....Звенеть от счастья тонкою струной,

Пьянеть от мысли, что она со мной".

Искрящие нежностью, любящие глаза, волшебный вкус полноватых губ, гладкая прохладная кожа, по которой так и хочется провести ладонью. Любимая, такая молодая, такая….Живая?

Я оперся руками о стол, порываясь вскочить, что-то делать…

"Сидеть! Куда намылился! Сидеть я сказал!", — одернул я себя и обессилено расслабился на месте, остановившись в последнюю секунду.

Виски сдавило тисками, прожитые когда-то годы именно моей жизни стремительно выплеснулись, прорвав плотину забвения. Мысли кружились, сталкивались, одно событие наслаивалось на другое, а перед внутренним взором стоял скромный памятник с фотографией и датами: Попова Марина 04.09.1968г. — 28.05.2016г., Зозуля Ксения 30.05.1989г. — 28.05.2016г..

Я впитывал взглядом каждую черточку знакомого лица, лица любимой женщины, вернее той, которой она станет через десять лет.

Эпизоды прошлой жизни, наших отношений, всплывали в памяти, разворачивались перед внутренним взором отдельными картинками, заставляя совесть трепыхаться в конвульсиях стыда.

— Ты меня не бросишь? — заглядывая мне в душу, спрашивала молодая женщина.

— Нет, любимая, что ты!

Я держу ее за руку, млея от прикосновения, растворяясь в нежности единения.

— Это тебе, — смутившись, Марина всунула мне в руку листок, — потом прочитаешь.

Два года спустя…

— Я… должен уехать. Меня переводят.

— Ты обещал….

Женщина падает в обморок, сползая по стене, стукнувшись головой о пол. Я подхватываю ее на руки и бережно укладываю на диван.

— Уходи!

— Родная, я не могу… оставить детей, больную жену!

— Прощай, я все равно буду счастлива, я буду счастлива, — затихая, повторяет она как заклинание снова и снова.

— Не ты первый, — прошептала она в отчаянии мне в спину, — не уходи, я не хочу… жить!

Последняя встреча — скомканное прощание.

Я со страхом смотрю на твои перебинтованные запястья рук, боясь спросить… боясь получить ответ.

Недопитая бутылка водки на столе, ты глушишь внутреннюю боль рюмка за рюмкой, я не знаю что сказать. Лихорадочный блеск глаз, торопливые, исступленные ласки.

Десять лет тоски, осознание непоправимой ошибки, ежедневного самоистязания за трусость и нерешительность.

Ожидание редких, случайных известий.

Вышла замуж — так тебе и надо идиот!

Свадьба дочери. Твои редкие фотографии на страничке Ксюхи в "Контакте", украдкой подсмотренные в "Контакте" своей дочери.

Авария, фотографии искореженных автомобилей в интернете, похороны, на которые я не смог попасть.

Почему? Как так, почему — ты?

Твой брат сказал, что ты жила еще минут двадцать.

Руки заледенели, сердце замерло от ужаса — осознавания, что ты испытала за эти минуты.

Я виноват! Ушел. Оставил. Не сберег…

Вторым фоном, вспоминалось все, что я с таким трудом выцарапывал из своей памяти почти целый год разрозненными эпизодами — разруха в стране, нищета, разгул преступности, распил предприятий, убыль населения, беспросветная тоска и бессилие, дефолты и кризисы, катастрофы, теракты и войны. И как закономерный итог для своей страны — оценка госсекретаря США в двух тысяча четырнадцатом году — страна бензоколонка, где шестьдесят-семьдесят процентов бюджета — доходы от продажи нефти и газа, да и остальной экспорт в основном сырье: лес, руда, металл.

Я сижу на кладбище в день твоего рождения.

"Здравствуй любимая, наконец, мы встретились".

В стеклянной вазе, возле надгробия, твои любимые лилии, в моих руках единственная память о тебе — сложенный тетрадный листок с истершимися краями и выцветшим текстом.

Бережно развернув ломкую на сгибах от старости бумагу, я вновь перечитываю навсегда врезавшиеся в память строки, не заслуженного мной, твоего подарка.

"Ложь с каждым днем, как наша, тяжелей

На дно меня, проклятая, все тянет.

Шагну к тебе — плечам моим больней.

Уходишь ты — и словно мир в тумане.

Чем взял меня ты? — Может быть теплом,

Словами, нежностью, молчанием, стихами.

Мы говорим все больше не о том,

Молчим о том, что дальше будет с нами.

Чужое я взяла — тебя краду,

Когда к руке тихонько прикасаюсь.

Мы встретимся, наверное, в аду,

Но я за воровство свое не каюсь.

Какую власть имеют надо мной

Твой взгляд, твои слова, прикосновенья?

Мне кажется порой, что под луной

Звучит одно твое сердцебиенье.

И не любовь, быть может, а тоска

Теперь так властно нами управляет.

Мы строим дом из мокрого песка.

А высохнет песок — и дом растает…

Не думать о тебе, что нищей быть,

Не слышать голоса… Не знать прикосновенья…

Как без тебя мне по земле ходить,

Боюсь не одиночества — смятенья?

Откуда эти крылья за спиной?

Трепещут, бьются… Может, это снится:

И два крыла, и небо надо мной?

И не взлететь… Как жаль, что я не птица.

А крылья эти белые — долой

На гвоздь повесить и забыть навечно!

Из круга рук я вырвусь и — домой,

Туда где время льется бесконечно.

Зачем теперь мне холод этих стен,

Биенье часов, их нетерпенье?

Мне тишина обещана в обмен

На твой уход и вечное забвенье.