Алиса Климова - Звезда пленительнаго [СИ]

Я проснулся, чувствуя очень острую необходимость встать и немножечко пройтись. Все тело затекло, и сидячее положение принять удалось с трудом — и было очень неприятно ощущать покалывания в каждой мышце. Но еще более неприятным оказалось то, что положение сидячее я принял, как оказалось, в совершенно незнакомой комнате. Комнатушке: метров восемь, не более, с кроватью, на которой я сидел, небольшой тумбочкой в дальнем углу, на которой стояла лампа с зеленым стеклянным абажуром и — рядом с лампой — белый эмалированный стерилизатор. Странно, я такие очень давно уже не видел, ведь лет десять как у меня выпускались стерилизаторы из нержавейки… В комнате дверь была только одна, и иного пути в нужное мне место не существовало. Но когда я попытался встать, ноги меня не удержали.

Впрочем, упасть я не успел: дверь распахнулась еще до того, как я успел хоть немножко подняться, и суровая женщина лет так сорока на вид успела меня подхватить — но вот подхватить кое-что еще она не смогла. Впрочем, ее это совсем не смутило, и она, ловко выхватив откуда-то из-под кровати утку, подставила ее в нужное место. И только тут я сообразил, что одежды на мне нет совсем.

— Ничего, больной, ничего страшного. Сейчас доктор придет и снова укольчик поставит. А пока давайте-ка я белье перестелю.

Интересно, они так и будут со мной разговаривать как с дитем малым?

Но уже через полчаса я понял, что здесь и сейчас так со всеми разговаривают. Здесь — это в доме доброго доктора Якова Валериановича Козицына. А сейчас… сейчас — это снова в царицынском марте тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Видать, федоровская шайтан-машина при воздействии на меня многочисленных мегаватт электричества каким-то последействием снова и снова перебрасывает меня обратно. Но не всего — обратно перебрасывается лишь накопленная телом информация, а не само тело — а, следовательно, у двадцатилетнего тела снова есть время, чтобы достичь мирового господства. Тем более, что на этот раз я смогу учесть прошлые ошибки и пройти этот путь побыстрее.

Хотя и путь будет точно не этим же, потому что по сравнению с прошлым разом все уже сильно поменялось…

— Вас, Александр Владимирович, землемер наш, Федулкин, в больницу привез…

— А я думал, что он заорал и убежал — машинально вырвалось у меня.

— Ну орал-то он, видать, знатно — горло сорвал. Да и кто бы не орал, такую молнию в паре шагов увидав? А я-то как раз последние дела передавал новому заведывающему, и следующим днем решил вас к себе забрать. Все же человек вы вроде солидный, не босяк — а в городской больничке-то какой уход? Вы же, извините, под себя все делали, а там на всех один помощник фльдшера и есть. Дома-то у меня всяко лучше для вас: и Наталья к работе такой привычная, и у меня уж иных забот не осталось. Теперь-то вы уж на поправку пошли, так дай Бог, и с ранами вашими справимся.

— Какими ранами?

— Кожа-то у вам, почитай, вся обгорела, пластами слезала. Хвала Господу, что не до мяса — но на спине, внизу, и до мяса… загноилось там. Не проследили — вы же все на спине-то и лежали. Повязку я вам сделал, но что не болит, так она с опием. Но организм у вас сильный, надеюсь, и с таким недугом справитесь.

Такая болячка — штука нехорошая, чего уж там. Зато появилась возможность и доктору Козицыну изложить рецепт мази Вишневского — и организму польза, и доктору. И — карме: если до того Яков Валерианович меня рассматривал лишь как "интересного больного", то потом — когда гнойники прошли — и как интересного человека. Вот только потом.

До того, как вообще в сознание пришел, провалялся я у доктора полторы недели. А затем с болячками этими еще десять дней. Именно провалялся, организм категорически отказывался вставать. И не только вставать: без старой докторовой сиделки я бы… в общем, ничего сделать сам не мог. Даже есть и пить… хотя есть в смысле жевать мне и не нужно было, потому что кормили меня из чайника какой-то киселеобразной жижей. Хотя и вкусной: мне, например, было очень интересно, как эта Наталья превращает замечательный борщ в такой кисель без малейшей потери вкуса и аромата. Только вот борщ был далеко не главной моей заботой…

Доктор Козицын человеком был далеко не самым бедным, но сидеть у него на шее было делом неприличным, так что как только я оказался в состоянии взять в руки пишущий инструмент, то немедленно написал письмо деду. В конце концов надежда на выздоровление крепла у меня с каждым днем, а человеку, способному самостоятельно пережевывать пищу, с ложечки кормиться все же не пристало. Доктор мне с самого начала предлагал это письмо продиктовать, но я все же предполагал в письме этом, для "большей достоверности", привести и некоторые "факты", о которых мне Николай Владимирович успел рассказать "в прошлый раз" — и которые "за рамки семьи" все же выносить не следовало…

Зря я доктора не послушался. Писать у меня получилось лишь в начале апреля, и уже через четыре дня на мое имя пришел телеграфный перевод на девяносто шесть рублей. А еще через неделю пришло и письмо…

Письмо было написано дедовым денщиком, в котором тот сообщал, что "На той неделе Николай Владимирович упали и хребет ударили сильно, что нынче уж и не ходит, да и говорит с трудом. Велели денег вам выслать сто десять рублёв, да из тех же денег пришлось заплатить для документа вашего, коий тут же и присылается, а более денег у меня нету. И дома денег тоже нету, поскольку все на лечение Николая Владимировича и уходит…"

Да, в прошлый раз, выходит, я деду упасть не дал… Пенсия у него хоть и полковничья, но в столице жизнь не дешевая, а денщику ухаживать за полупарализованным, как я понял, стариком, очень непросто. Нужна прислуга, причем не простая, а квалифицированная сиделка вроде докторовой Натальи, а на пенсию полковника такую даже в Царицыне не потянуть — по поводу расценок я с Яковом Валериановичем проконсультировался. Так что вариантов особых не было: надо зарабатывать много денег и, если получится проделать это быстро, деду максимально помочь. Может даже сюда, в Царицын его вытащить — Наталья сказала, что "она согласна помогать", а доктор даже предложил деда разместить в той же комнате, которую я пока занимал — оказывается, она для больных раньше и предназначалась. Однако за такие услуги принято платить, а как денежки-то зарабатывать, если после похода в сортир приходится час отдыхать?

Зато теперь у меня есть самый настоящий паспорт, выданный аж в Петербурге, и заверенная выписка из Родовой книги… прорвемся. Как-нибудь.

Мне повезло, что Якову Валериановичу сейчас было просто делать нечего, а еще повезло с тем, что стариком он был не любопытным. Точнее, он не удивлялся всяким "странным мелочам", которые лежали у меня в сумке. Ну мало ли что в далеких Австралиях придумают? Ну а то, что я, оказывается, всю дорогу в город просил Димку "семена сберечь", привело к тому, что семена все сохранил уже сам доктор — причем даже сообразил насчет семян помидорных: