Михаил Нестеров - Командарм

– Шторм будет, – пробурчал Константиныч. – Оно и к лучшему, укроемся за погодой, и хрен они нас найдут.

Северов задумчиво кивнул.

– Надолго это, что синоптики говорят?

– Район большой, миль за тысячу до Японии выберемся. В такую погоду их авиация работать не будет, да и от радиосвязи толку мало, так что есть шанс сохранить свое инкогнито по максимуму. Главное, чтобы до шторма нас не обнаружили, еще бы сутки, а завтра после полудня так разгуляется, что вся водоплавающая мелочь попрячется.

– Доклад от К-67, радарный контакт. Обнаружены эсминцы противника, три единицы, скорость 18 узлов, идут курсом 175, дистанция до лодки 65 миль, пеленг 295, до эскадры 135 миль.

Вахтенный офицер после небольшой паузы добавил:

– Адмирал Платонов поднимается на мостик.

– Накаркал, – проворчал Зиновьев. – Как раз утром и поздороваемся.

– Какие мысли, Олег Андреевич?

Подошедший Василий Иванович в бинокль осмотрел корабли эскадры и удовлетворенно улыбнулся. Режим светомаскировки выполнялся жестко, за попытку, например, покурить ночью на палубе наказание последовало бы незамедлительно. Но матросы и офицеры попадали на корабли эскадры только после тщательного отбора, поэтому уровень дисциплины был очень высок, да и свои же товарищи немедленно разъяснили бы нарушителю, что рисковать их жизнями, выдавая свое местоположение противнику, не стоит.

– 135 миль, расстояние детское, поднимем два звена бомбардировщиков и ударим управляемыми ракетами в ночной тьме. Радаров на их эсминцах быть не должно.

Через час восемь «сушек» взлетели с «Севастополя» в полной темноте и ушли на перехват отряда японских эсминцев. Командиры с чая перешли на кофе, Северов, как обычно, со сливками, а моряки предпочли черный. Константиныч вдруг усмехнулся и покачал головой:

– Сказали бы мне года полтора назад, что я на старости лет буду кораблем таких размеров командовать и по Атлантике, по Средиземке, по Тихому океану ходить, не поверил бы! По сравнению с Черным морем тут такие просторы, что и представить трудно.

– Жалеешь небось! – подначил адмирал. – Сейчас чапал бы на своем линкоре из Севастополя в Одессу в режиме круизного лайнера и в ус не дул. Бархатный сезон, на пляжах в меру обнаженные девушки провожают героических черноморцев призывными взглядами, с берега доносятся звуки танго…

– И матюги боцмана с палубы! Романтика! – в тон ему продолжил Северов.

Все трое засмеялись, а Платонов вдруг посерьезнел и сказал:

– Я в Петропавловске одному герою втык дал. Из моих, из североморцев. При ребятах с Черного моря в рассуждения пустился: дескать, курортно-дачная у них акватория, всех дел – загорать и молодым винцом опиваться. Я у него спросил, знает ли он, сколько курортников-моряков и дачников-морпехов после пляжного сезона в живых осталось. Так он, поганец, доказывать мне принялся, что их награды по сравнению с его цену меньшую имеют!

– Доказал? – нахмурился Константиныч.

– Списал я его к чертовой матери! На ледоколе обратно в Мурманск ушел Северным морским путем. Нечего тут гниль разводить!

– Ну и правильно! – подытожил Олег. – Для солдата его медаль «За отвагу» не дешевле наших с вами звезд Героев выходит. Наградами друг перед другом мериться – последнее дело. Хотя, надо сказать, награждают сейчас нормально, не жмут, но и с легкостью не раздают. Я как-то раз в компании оказался, все генералы и один старлей с двумя медалями «За отвагу». И один генерал рассуждать принялся, что у нас все ордена за геройство других получены, а у этого старлея – за личную храбрость. Другого, дескать, сорта награды. Мне бы промолчать, дураку, а я его спрашиваю – кем он войну начал. Оказалось, уже в 43-м и сразу командиром дивизии, а потом быстренько на корпус переместился. Он давай дальше про геройство рядового солдата рассуждать, казенными фразами политинформацию двигать. Сказанул и орлом таким смотрит, аплодисментов ждет. А я дальше придуриваюсь, мол, с какого звания личная храбрость заканчивается и остается только неизвестно что. И еще желательно разъяснить применительно к должностям. Этот герой щеки помидором надул, некоторые откровенно потешаются, а у меня лицо серьезное, как на заседании Ставки, и всем видом ответа жду. Словом, генерал молодой жажду от мудрости почтенного старца почерпнуть. Тот какое-то время соображал, потом стал орать, что я линию партии не поддерживаю и вообще. А я опять, какую линию, пожалуйста, поконкретнее. И заодно, какие у него в корпусе потери. Тут ему один генерал-полковник конкретно заткнуться велел, поскольку потери-то у него, при всей любви к младшим, очень даже немаленькие, можно даже сказать неприлично большие оказались. Кто-то ему, видимо, протекцию составил, так его за неумение даже не разжаловали, на фоне большой победы просто не заметили. Сидел бы, гад, тихо, так надо со своими рассуждениями вылезать. А несколько тысяч пацанов как корова языком слизнула.

Платонов вздохнул:

– Да, на этой войне много чего на свет божий повылазило. Не только геройство и доблесть высокая, но и трусость, некомпетентность, да и просто непорядочность. Я вот о чем подумал. Станут ведь потом про войну в учебниках истории писать, а что напишут? Какие слова для 41-го года найдут, да и для 42-го? А лет через пятьдесят, когда нас уже не станет, какими орлами вот такие генералы выглядеть будут? На его орденах ведь не написано, сколько людей он за них положил! Или причешут все до гладкости женского колена?

– Не должно такого быть! – убежденно сказал Зиновьев. – Тем, кто в начале войны погиб, мы до гробовой доски обязаны. Они пулю или осколок приняли вместо нас, потому мы и живы. А уж потомки пусть разбираются, кто прав был, а кто виноват.

«Эх, мужики! – подумал Северов. – Хорошо, что вы не знаете, как потомки разбираться могут! Посчастливилось мне год войны отыграть, теперь надо все сделать, чтобы страна не развалилась! Вот ведь задачка какая».

Воспоминания резко испортили настроение, поэтому Олегу потребовалось некоторое время, чтобы вернуться в рабочее состояние.

Бомбардировщики вернулись через полтора часа, в полете они сохраняли радиомолчание, поэтому докладывали командиры звеньев лично уже после посадки, которая прошла нормально, несмотря на отсутствие освещения полетной палубы. Едва заметные красные огоньки, обозначающие палубу, и все. Освещение, показывающее срез палубы, было включено только на время посадки самолетов.

Бомбардировщики выпустили ракеты с высоты пять тысяч метров за двадцать миль до цели. В эфире было чисто, атакованные корабли никаких сообщений не посылали. Сейчас к ним направлялась К-67, чтобы зафиксировать результаты атаки и, по возможности, выловить кого-нибудь из экипажей.