Михаил Бобров - Ход кротом

Дежурный телеграфист в Главпочтамте на Главном проспекте (так и назывался без изысков: «Главный»), в доме номер сорок два, принял сперва телеграмму из Ярославля о необходимости немедленно казнить царя ввиду начатого сильного наступления англичан по Северной Двине и опасности попадания царского семейства в руки восставших чехов.

Буквально тотчас пришла телеграмма из Москвы о том, что царя необходимо в целости и сохранности передать Особому Воздушному Отряду, а самому этому отряду оказать наивозможную помощь провизией, химическими реактивами и вообще всем, в чем окажется нужда.

Телеграфист, как и весь Екатеринбург, симпатизировал эсерам. Поэтому телеграмму из Москвы дежурный положил якобы в спешке на край стола, откуда ее скоро столкнули на пол и стоптали в ничто пробегающие рассыльные. На главном почтамте Екатеринбурга стоял уже не писклявый аппарат с ручным ключом-”молотком», изобретенным еще Морзе, а вполне современный аппарат Бодо, выдававший ровную ленту с буквами. Эту-то ленту дежурный телеграфист разрезал по разметке, наклеил на бланк, пришлепнул собственной печаткой и отдал рассыльному лично в руки:

— Ревком, немедленно!

Рассыльный козырнул, выбежал наружу и, улучив мгновение, заглянул в телеграмму. Хмыкнул, свистнул коня, взлетел на седло и отъехал в сторону плотины через Исеть, где Главный Проспект пересекал реку. Но вот через плотину рассыльный не погнал, а поворотил направо, по Тарасовской улице-набережной. Затем еще раз повернул в тихий Почтовый переулок — здесь почтамт размещался раньше, и если бы кто потребовал от гонца отчета, рассыльный бы сказал, что едет в старые конюшни почтовой службы за запасным трензелем или там потником. Не доезжая тех конюшен, гонец остановил коня, слетел через гриву и требовательно забарабанил в окно невысокого домика под черной тесовой крышей, ничем особо не выделяющегося среди окружения.

— Телеграмма для господина Асламова!

Немедля отворилось окошко и важную телеграмму схватила загорелая жесткая клешня забайкальского казака. Гонец подождал совсем немного, пока телеграмму в доме переписывали, затем получил ее обратно с тяжелым желтым кругляшом. Золотой империал отправился в потайной кармашек на поясе. Гонец с телеграммой теперь уже без обмана развернул коня, вылетел галопом на перекресток. Затем направо, по плотине, затем налево и вниз, вдоль реки, до самого Покровского проспекта, а там до угла Дубровинской улицы.

На углу Дубровинской, в доме бывших купцов — кто бы мог подумать, братьев Дубровиных, — с одна тысяча восемьсот второго года и размещалась городская дума, год назад же разместился ревком. Революционная власть пришла в Екатеринбург без особенных перестрелок, так что здание нисколько не пострадало.

Гонец оставил коня прямо на площади, вбежал в широкие двери, в центральный зал, размахивая телеграммой и крича:

— Срочная! Ярославль!

Ярославль на карте человек отметил карандашной точкой. Человек служил не первый год, и понимал прекрасно, что любая бумага может запросто попасть в не те руки, а потому излишние подробности…

Излишни.

— Ваше благородие! — вполголоса доложился забайкалец. — Все собраны.

Человек поблагодарил кивком, сложил карту, убрал в нагрудный карман жилета, запахнул тужурку. Ярославль не близко к Екатеринбургу, ан проклятые революционеры уже засуетились. Как пить дать, сегодня же этот их опереточный ревком издаст постановление о казни. Дней пять назад гонец передал еще телеграмму, от Коломенского районного комитета партии большевиков, датированную третьим июля. Дескать, местная партийная организация «единогласно постановила требовать от Совнаркома немедленного уничтожения всего семейства и родственников бывшего царя. В случае отказа решено собственными силами привести в исполнение». Бог им в руки ползти сюда от Коломны, но тенденция, господа, тенденция, что ни говори, настораживающая. Еще подождать — и впрямь, как визжит на митингах иудушка Троцкий, нечего сделается терять, кроме своих цепей…

— Господа! — выйдя в зал скромного домика, человек ничего разжевывать не стал. План давно был готов, обсужден и оговорен. Лошади с крытым возком ожидали в Суконной фабрике, черта лысого там найдут революционеры.

А и немного собралось офицеров-монархистов. Буквально, по пальцам пересчитать можно. Полковник, два капитана, шесть поручиков; трое братьев-казаков, бородатые забайкальцы. Несколько молодых людей, примкнувших уже здесь, на Урале — глава заговора смотрел на них свысока и не доверял ничего серьезного, боялся, что среди них есть агент большевиков. Или, что куда хуже, левых эсеров: весь Урал и большая часть Сибири поддерживает их, не большевиков. На что большевички неприятны, эсеры вовсе бешеные. Говорили, их фурия Мария Спиридонова упрекала на съезде самого Ленина: «Распустил царей и подцарей по украинам, крымам и заграницам, только по настоянию революционеров поднял руку на Николая Романова, да и того всего лишь арестовал, а не повесил».

С другой стороны, есть в отряде эсеровский агент или нет — положиться особо не на кого. А все потому, что прочие радетели Белого Дела вовсе не за монархию стоят. Случалось, даже судили своего же брата-белогвардейца за монархизм. Дескать, отрекся царь — и черт с ним, более ненадобен!

Только русский казак дважды не присягает. Царь ответчик только богу, не людям судить его. А без царя дом разделенный не устоит, это еще в Библии сказано… И войсковой старшина забайкальского казачьего войска, Ксенофонт Михайлович Асламов, решительно поднял правую руку:

— Господа, пришел наш час. Вот перехваченная телеграмма… Вижу, все прочли. Все понимают, что более некуда откладывать. Выступаем, с богом!

— За Веру, Царя и Отечество! — у старшего из бородачей-забайкальцев как-то получилось выговорить все слова с больших букв. Собравшиеся перекрестились, надели кепки, фуражки, отряхнули штатские одежки: у кого что. Залязгали составлеными у стены винтовками, защелкали затворами, сноровисто вталкивая патроны из обойм. Глава заговора вынул фальшивый чекистский мандат и прямо так, с бумагой в руке, возглавил выстроенный в переулке небольшой отряд.

Вышли на Воздвиженский проспект и зашагали маршем, в ногу, до Воздвиженского переулка — Ипатьевский дом располагался на углу переулка и проспекта, краем выходя на Воздвиженскую площадь, посреди которой возвышался купол Воздвиженского, понятно, собора. Войсковой старшина с досадой отметил, что в ту сторону как-то многовато для заутрени собирается народу.

Поглядев случайно на небо, Асламов обмер и встал. Отряд послушно повторил движение и тоже замер в остолбенении. Прохожие тому нисколько не удивились: весь город глядел в небо.