Михаил Бобров - Ход кротом

Обернувшись, капитан прибавил:

— К тому же, это и глупо вдобавок. Игрушки детские. Какая может быть страна без правительства, без министерств, на самый худой конец — без парламента, раз уже кухаркам возжелалось править?

Серый туман полз по долине от недалекой балки, от неглубокой речки, от нового моста — на Венькином счету, девятого.

— Посмотрите, — желчно кривил губы штабс, — как новый мост кончили, так сейчас же все перепились и спят, что налопавшиеся свиньи. Я часового срезал — никто не пикнул.

— Договаривались же, чтобы без крови!

— А мне надо, чтобы с кровью. Чтобы у вас, поручик, обратного хода не было. Берите, поручик, — штабс бросил Веньке снятую с убитого кобуру. — Вот ваш подвиг, вот ваш момент истины. Вся гражданская война сейчас через нас проходит. Или вы со мной, в старый порядок, в ту страну, царь которой мог удить рыбу, а просвещенная Европка послушно ждала! Или вам угодно спать в дырявом балагане-шапито, питаться подачками сиволапых и в нужник ходить по взмаху черного веера! Нам сейчас нужно перебить всех оранжевых, вагончик этот спалить к черту, а шаблоны драгоценные утопить в ближайшем болоте.

— Слева от нас «двадцать восьмые», а справа «сорок девятые» — немного красные потеряют с одной-то нашей колонной.

— Причем тут потери красных! Мне нужно, чтобы вы делом доказали, что вы на моей стороне. На стороне всех благородных людей, спасающих Россию от гнилой язвы большевицкого безумия… Смотрите, они уже просыпаться начали!

Из тумана показались две фигуры: высокий начальник мехколонны и чуть пониже, машинист локомобиля — тот самый, которого Степан Абросимович ругал при первом знакомстве. Прежде, чем Венька шевельнуться, капитан точным выстрелом в глазницу свалил начальника.

— Что же вы! — крикнул штабс-капитан Веньке, — черт бы побрал ваши интеллигентские сопли! Стреляйте!

Тогда Венька довернул ствол и выстрелил.

Выстрел гулко прокатился по залам Воронцовского дворца; резко, уколом в голову, зазвенела на мраморном полу выброшенная браунингом гильза.

Совет собрался в кабинете графа Воронцова. Для заседаний государственных мужей, отцов народа, кабинет подходил отлично. Интерьер тут сдержанный, без лишних завитушек, без ненужной сентиментальности, под вкус хозяина, увлекавшегося Англией. Обстановка вся создана лучшими мастерами наполеоновских времен, когда парижские мебельщики задавали тон всей планете. Камин строгий, простой, солидный.

От камина к двери простерся длинный стол под зеленым сукном, без новомодной полировки, для важных бумаг и ударов сургучных печатей. За столом сидели… Какие-то люди, Татьяна их не хотела различать по именам. Примчавшийся из Парижа Струве, просквозивший в министры иностранных дел. Государственный контролер Савич, на перекошенное в недоумении лицо которого падает свет из эркера, из просторного трехчастного окна. За окном воля, за окном радостно зеленеющий верхний парк и обрывы Ай-Петри…

Перед окном Кривошеин, застывший посреди фразы с разведенными руками. Когда пришли большевики к нему с обыском, Александр Васильевич, пользуясь тем, что комиссары потрошили сейфы на предмет золота, спокойно надел плащ. Не торопясь, поправил галстук. Уверенным жестом отстранил часового у дверей и спокойно вышел на улицу, чем и спасся.

А все же в старинном кабинете даже безукоризненно одетый премьер-министр — словно карикатура на портрет хозяина, преклонных лет князя Воронцова, отягощенного фельдмаршальскими эполетами, изображенного на фоне так и не усмиренного им Кавказа.

Министр торговли и промышленности Налбандов, на широком полном лице коего написан вечный стон торгового человека: «Опять будут грабить!» Пышноусый землемер Глинка, казначей Бернацкий, законник Таманцев, начальник гражданского управления Тверской — тесно сдвинувшиеся друг к дружке, отшатнувшиеся от последнего за столом, занявшего погибельное крайнее кресло — генерала Никольского.

Генерал Никольский сидит смирно, воздевши главу к скромно расписанному флагами и оружиями потолку. После отъезда Деникина в Лондон, после бесследной пропажи Врангеля, военное министерство пришлось отдавать кому поближе. «Не везет Крыму на военное командование», — подумала Татьяна отстраненно, будто и не она только что вогнала генералу пулю промеж бровей.

И генералы Отечественной Войны, провожавшие Наполеона штыками, Уваров и Нарышкин, посмотрели с портретов угрюмо-согласно. А бронзовые бюсты союзников по той стародавней войне — англичанина Веллингтона и немца Блюхера — скорбно промолчали.

Зато бронзовые же каминные часы радостно прозвонили полдень; Кузьма Минин и князь Пожарский подмигнули с барельефа: верно, девка! Кабы мы менжевалися да собиралися, то и вам, потомкам, России бы клочка не осталось.

Первым опамятовался Великий Князь Александр Михайлович. Все же он прошел последовательно все ступени службы на флоте, и контр-адмиральское звание носил не только за фамилию.

— Простите, Татьяна Николаевна, — начал он мягко, как говорят с буйнопомешанными, особенно с теми, у кого при себе отличный семизарядный «Браунинг», — но зачем же крайние меры? И, кстати, в качестве кого вы здесь выступаете?

Татьяна опустила тяжелый пистолет, уперла стволом в зеленое сукно стола; от горячего ствола сейчас же запахло горелой шерстью.

— Отвечая на оба вопроса, дражайший дядя, скажу, что я здесь в качестве наследницы дома Романовых по прямой старшей линии. И наш с вами предок, Петр Алексеевич, таких… Прохиндеев… Изволил вешать на воротах. И, дражайший дядя, вовсе необязательно за шею!

Люди в кабинете выдохнули, зашевелились. Не понимая, что говорит вслух, Налбандов прошептал:

— Какой гордый, слюшай. Вот и сиди теперь без шуба!

Контр-адмирал попытался смягчить выговор неумелой улыбкой:

— Видно, Татьяна Николаевна, что ваши знакомства изрядно прибавили вам решительности. К сожалению, их воспитание не вполне соотвествует вашему.

Татьяна Николаевна уперла руки в бока и чуть наклонилась вперед — точно как торговка рыбой с той самой набережной, где сама Татьяна каждый день продавала налепленные сестрами кривоватые баранки. Подсмотренная поза оказалась очень действенной, если какой нахал не желал платить; здесь же мужчины, против желания, заулыбались — хотя и несколько нервически.

— А, так вам знакомства мои не нравятся? Вот славно! Сейчас напишу Корабельщику, пожалуюсь. Пусть сам сюда явится — думаю, ему семи зарядов не хватит!

— Нам, собственно, не нравится, — уже ровным жестким тоном сказал Великий Князь Александр Михайлович, — что вы застрелили человека без суда и следствия. Мы, как дворяне и кавалеры, поверим вам на слово, что покойный был не вполне достойный человек. Пусть так. Но вы же не замените беднягу Никольского на посту военного министра?