Мархуз - Старший царь Иоанн Пятый (СИ)

Вот только ноги подвели, вдруг направив Мальцева прямо к непонятной цели. А предатели‑руки уже начали раздвигаться, чтобы обьять необьятное. Девушка почуствовала приближение сзади, начала поворачиваться, уже понимая что сейчас произойдёт и где‑то там, внутри, её палец начал своё движение‑нажатие. Да и поезд уже вьезжал на стацию, притормаживая. Пилот, увидев как молодой мужчина, обхватив девушку, падает прямо под колёса, даже не успел включить экстренное торможение. Он только почувствовал толчок под вагоном, когда взрывное устройство сработало и шрапнель разорвала на мелкие куски два упавших тела…

Мишка и Глашка пристроились возле стенки сеновала и вовсю подглядывали и подслушивали через щели между досками. Внизу, дворовая лекарка Лукерья выпытывала у Кузьмы:

‑ Ну скажи, как Мишка корову затащил наверх, она ж неподьёмная, а он ещё отрок?

"Дядька" княжича Михайлы Алексеевича Вяземского хохотал вволю, обьясняя:

‑ Дура, ты Лукерья, не корову он затащил, а тёлочка к нему пришла. Сама пришла, понимаешь?

Лекарка не понимала: сеновал был над коровником и что корова, что тёлка ну никак не могли забраться по неудобной лесенке. Кузька явно знал больше и очень хотелось выяснить, как такое возможно. Небось, что старый, что малый договорились и на арканах затащили бедную бурёнку.

‑ Ну скажи, старый пень, ведь вы вдвоём учудили? ‑ настаивала женщина. ‑ Я же слышала, как Михайла ответил, что не спустится к тебе, пока с коровы не слезет.

‑ Опять дура, хоть и грамоту знаешь. Он сказал "пока с тёлочки не слезет", а не с коровы. А тёлочками княжич называет всех, кто с дойками!

Бедная Луша, услышав незнакомое слово, тут же спросила:

‑ С какими ещё дойками?

‑ У тебя ведро есть? Давай покажу руками, а то опять не поймёшь, ‑ И тут же ухватил Лукерью за грудь, чтобы доступнее и понятнее получилось, ‑ Вот это и есть дойки. А девица с сиськами получается тёлочкой, что тут непонятного?

За что сразу же получил по морде полотенцем, оказавшимся в руках у собеседницы. Вообще‑то, бывший стрелецкий десятник, даже в свои "за сорок", был подтянутым и интересным кобелём, но приличия следовало соблюдать. И спросить последнее, что тоже было непонято:

‑ А ведро тебе зачем?

‑ Да просто так спросил, чтобы ты отвлеклась и не мешала мне обьяснять, что такое "дойки".

Княжич, чувствуя, что верного наставника сейчас забьют от возмущения, высунулся и стал спускаться по лестнице. А Глашка, тайными сеновальными тропами, спустилась в коровник, отодвинула в задней стене заветную доску и сбежала подальше от злых языков. Девица была счастлива последние три месяца. Михайла, несмотря на свой разнузданный характер, именно с ней был нежным и ласковым. А ещё показал себя интересным, заботливым ухажёром. Плотские утехи всегда сопровождались чем‑нибудь дружественным, таким как разговоры о дальних землях или песнопением. Да, Мишка пел песни своей благоверной, несмотря на непролазную разницу в происхождении. Особенно ей нравились две ‑ на иноземном языке. И хотя Глаша ничего не понимала, но ей было приятно. Одна песенка, грустная‑грустная, о какой‑то "конфессе" проникала глубже, чем в девичье сердце, и вызывала желание стать этой самой конфессой. И сделать для княжича всё, что он захочет, а если надо ‑ отдать жизнь за него. Или ему! Другая, про непонятную "кольбакку", всегда переходила в их совместную пляску и Глафирья, как могла, подпевала и подтанцевывала. С каждым разом, сей перепляс становился всё более в лад: движение в движение, а Мишка обещался сделать из девушки звезду. Непонятно зачем, зато приятно!..

…Князь Пётр Семёнович Вяземский ходил кругами по личной светёлке, выглядящей, как вполне приличный деловой кабинет. У стола сидел дьяк Афанасий и спокойно ждал отрока Михаила, чтобы подробно обьяснить, что того ожидает. Решение князя отрезать шалопутный ломоть от семейства, воспользовавшись приближающимся четырнадцатилетием, было сурово, но необходимо. Внучатый племянник уже два года позорил целую ветвь достойного и древнего рода, одну из четырёх, живущих на Москве. Мишкин дед, двоюродный брат Петра Семёновича, давно помер, а отец сорванца глупо погиб несколько лет назад на Тверском тракте. Настолько спешил в Москву, что ехал даже ночью и был побит татями. Тогда никто не спасся, лишь молва дошла о том, что выпив лишку, храбрый воин‑служака лишь с несколькими холопами отправился на ночь глядя.

Страна, погрязшая в религиозном раздоре, была полна ватагами, особенно округ Москвы. Многие люди, не пожелавшие вернуться в старую веру, бежали и, чтобы прокормить себя, разбойничали вовсю. Да ещё и дух потомков вольных славян никак не хотел смириться с навязанным сверху рабством, названным крепостничеством. И батюшка‑царь Алексей Михайлович, имея множество стрелецких полков, не справлялся с бедой России, считая, что всё само собой разрешится. А уж при молоденьком Фёдоре Алексеевиче, тот же Разбойный приказ совсем сиротствовал, не получая необходимых средств, стрельцов, оружия. Дошло до того, что некоторые бояре имели свои тайные ватаги и даже давали им укрытие на своих землях.

Вот и не доехал никуда Алексей Андреевич, своей смертью загнав в гроб жену, и оставив сиротой единственного сына. Видимо судьба у славного рода Вяземских была такой: многочисленные ответвления служилых, умелых воинов исправно и регулярно погибали. А может и не могло быть иного у тех, кто готов в любой момент отдать жизнь, с оружием в руках, за веру, царя и отечество?

‑ Явилось, блудило царя Ирода, ‑ поприветствовал двоюродный дед свою кровинушку, наконец‑то прибывшего для разьяснительной работы, ‑ буду судьбу твою решать.

А чего её решать, когда и так всё ясно. Мишка за последние три года, неоднократно сбегал с подворья и шлялся неведомо с кем, бражничал, дрался и позорил родственников, где ни попадя, своими гульками. Оружные холопы князя находили его в очередной раз, добавляли от себя, тащили пред светлы очи, а затем юнец доставлялся на конюшню, где и получал свою порцию домашнего воспитания. Сбежав в последний раз, более трёх месяцев назад, он сорвал сватовство средней внучки Петра Семёновича и был более тщательно наказан. Так, что приданные княжичу челядины, во главе с Лукерьей, кое‑как выходили парня. Правда мозги княжича, видимо окончательно были отбиты и он никого не узнавал. Кузьме приходилось отвечать на бесконечные вопросы, класса "а это кто?". Слава богу, что в голове чуток осталось недобитого через задницу и Михайла всё‑таки запоминал то, что ему рассказывалось в ответах. Лишь говор наполнился разными бродяжьими словами, незнакомыми порой, но весёлыми и меткими. Да писать он стал без "ятей", чтобы не тратить зазря бумагу (по его собственному обьяснению).