Александр Михайловский - Великий канцлер

Отпылал за окнами закат. Над горизонтом растянулась алая полоска, которая медленно меркла. Я отошла от окна и присела на краешек кровати. Протянула руку, чтобы зажечь светильник.

– Не надо… – остановил меня Николай, прикоснувшись к моей руке. – Позвольте мне насладиться цветом закатного неба, Алла…

Голос его был глух. В полумраке поблескивали его глаза, в которых отражалась вечерняя зарница.

– Восхитительное зрелище, не правда ли… – едва слышно произнес он.

– Да… – так же тихо ответила я.

Его рука легла на мою руку. От нее исходило тепло.

Воцарилось молчание; несколько напряженное, так как оба мы знали, что сегодня должно произойти, оба желали этого, но не представляли, как перейти последнюю грань.

– Можно, я прилягу с вами рядышком, Николай Александрович? – шепотом спросила я.

Он подвинулся и я устроилась под его боком. Сладко было лежать, чувствуя его своим телом. Это были мгновения, когда тела наши привыкали к близости друг друга. Этот человек рядом был родным и бесконечно дорогим мне…

Медленно гасла полоса над горизонтом, небо темнело, за окном сгущалась вечерняя мгла. И мы наслаждались этим мгновением, зная, что больше оно уже никогда не повторится…

– А знаете, Алла Викторовна… – тихо произнес он; при этом его губы коснулись моего уха, – а ведь я отрекся только от престола Российской Империи. А вот корона Великого княжества Финляндского все же ненароком осталась на моей голове. Честное слово, это получилось не специально… Температура, когда я подписывал ту бумагу, у меня была под сорок, и я не проверил текст Манифеста, который мне дали на подпись. Уж очень мне тогда было плохо. Так вот: Великого княжества Финляндского там не оказалось – и теперь, наверное, будет уже поздно что-нибудь менять. Разумеется, я принесу сестрице Ольге положенную в таких случаях вассальную присягу и буду до конца жизни хранить ей верность, но все равно теперь я все же могу предложить вам разделить со мной если не полцарства, то хотя бы кое-что…

Эта новость, услышанная в такой интимный момент, заставила меня замереть на несколько мгновений. Я пыталась вникнуть в сказанное, а вникнув, вдруг осознала, что для меня абсолютно неважно, какое «приданое» у моего жениха. Но его маленький «сюрприз» был, безусловно, приятен. Честно сказать, ничего подобного я не ожидала. Впрочем, все это еще требовало отдельного осмысления, но этим я займусь гораздо, гораздо позже…

– Что ж, я буду доброй королевой для своих подданных, если они сами будут ко мне добры; а если нет, то их можно только пожалеть… Не зря же меня прозвали Рыжею Акулой, – ответила я, и мы оба тихонько рассмеялись.

– Но вы, Алла Викторовна, теперь совсем не рыжая, – тихо сказал мне Николай, – впрочем, для меня это не имеет никакого значения.

А потом я ощутила поцелуй на своем плече… Я обвила руками его шею и стала целовать. Не нужно было больше никаких слов и объяснений. Мы унеслись в благословенную страну, где нет ни времени, ни мыслей, ни бренных забот… Мы отдавались своей любви – неистово и страстно, и нам не было никакого дела до всего остального…

Правительственная телеграмма с надпечаткой «Мануфактур-советнику С.Т. Морозову лично в руки», доставленная в особняк на Спиридоновке, разделила жизнь семьи Саввы Морозова на «до» и «после». С треском разорвав заклейку, владелец одного из самых крупных состояний в Империи, а по совместительству театральный меценат и спонсор партии большевиков, раскрыл сложенную пополам картонку – и понял, почему почтовый служащий, доставивший это послание, едва отдав адресату телеграмму, шарахнулся от его дома как от зачумленного. Текст, напечатанный на бумажной ленте неровным шрифтом аппарата Бодо, был до неприличия короток: «Срочно приезжайте, надо поговорить. Телеграмму предъявите в Зимнем как пропуск. П.П. Одинцов.»

Положив телеграмму на столик, Савва задумался. Какое дело, точнее какой разговор, мог появиться у господина Одинцова к купцу и промышленнику старообрядческого вероисповедания? Кто же не знает канцлера Российской империи, которого некоторые (в том числе и начетчики [7] У старообрядцев-беспоповцев духовенство как таковое отсутствует, и его функции ограниченно выполняют специально подготовленные миряне, которых и называют начетчиками. Мол, после церковной реформы Никона в мир пришел Антихрист, а следовательно, никакого рукоположения новых священников быть не может, ибо мир уже осквернен. Вот так и живут люди более трехсот лет, уверенные, что при жизни оказались в царстве Антихриста, то есть в аду. В других местах с такими идейками инквизиция давно бы пожгла всех на кострах и отправила дело в архив. Но русские добрые, махнули рукой – пусть живут как знают, лишь бы другим не мешали, – и оставили старообрядцев в покое. старообрядцев) называли воплощенным Антихристом, зато другие почитали чуть ли не воплощением апостола Петра. Еще полгода назад о Павле Павловиче Одинцове и других его товарищах не знал никто, а сейчас, пожалуй, его имя известно всем. Правая рука новой государыни, глава правительства, жестокий государственник и фанатик национальных интересов. И такой человек пишет «надо поговорить»… Не то чтобы Савва Морозов чего-то боялся. Нет, не боялся. Чего ему бояться? Но опаска и непонимание истинного смысла этого послания имелись. Но также было и понимание того, что пожелай господин Одинцов причинить вред Савве Морозову и его семье – в особняк на Спиридоновке уже врывалась бы штурмовая группа СИБ… Нет, тут что-то другое. Он нужен этому Одинцову, причем нужен срочно и по важному делу, потому что иначе все было бы устроено совсем не так…

Поэтому, решил Савва, ехать надо непременно. Сначала следует выслушать, что ему будет предлагать этот представитель Антихриста, а уж потом думать, соглашаться на эти предложения или нет.

Нараспев, в голос, как по покойнику, зарыдала супруга Саввы Тимофеевича, Зинаида Григорьевна Морозова, в девичестве Зимина, тоже происходящая из купеческой старообрядческой семьи. А как же не рыдать? Супруг-то, считай, лезет прямо в глотку рыкающего льва и не желает слушать доводов разума, то есть собственной жены, которая ему дурного не присоветует.