Евгений Красницкий - Отрок. Ближний круг: Ближний круг. Стезя и место. Богам – божье, людям – людское [сборник litres]

– Равняйсь! Смирно! – что было мочи скомандовал Антон. – Равнение на средину!

И тут, ломая весь торжественный ритуал, откуда-то из-за штабеля досок выскочила Красава, тянущая за руку Савву. Малец не очень-то и спешил, видимо, не понимая, куда тащит его внучка волхвы, но потом разглядел отца и сам припустил быстрее Красавы. Подбежал к коню Алексея, вытянул вверх ручонки, и старший наставник Младшей стражи, нагнувшись с седла, подхватил сына и усадил его перед собой. При этом поморщился так, что сразу стало ясно: после ранения это далось ему очень нелегко. Красава подскочила к коню Мишки, но глянув на всадника, поняла, что подхватить ее, так же как Алексей Савву, Михайла не сможет, даже если бы очень этого захотел. Ухватилась за стремя и прижалась к сапогу (выше не доставала) щекой.

Юлька дернулась, чтобы уйти – смотреть на то, как эта мелкая гадюка льнет к Михайле, было выше ее сил, но Анна Павловна удержала юную лекарку, прихватив за рукав цепкими пальцами.

– Погоди, девонька, не горячись, сейчас увидишь: как прибежала, так и убежит.

Боярыня оказалась права: Михайла что-то коротко сказал Красаве и, подавшись корпусом вперед, толкнул коленями Зверя, заставив его пойти легкой рысцой навстречу коню урядника Антона. Красаве хватило ума не тащиться за стременем, чтобы потом неуместно торчать у всех на виду во время доклада. Но и остаться на месте тоже не получилось: сначала Алексей махнул на нее рукой, будто отгоняя муху, потом и сама сообразила убраться из-под копыт коней, сходящих с парома. На некоторое время Красаву заслонили проезжающие отроки, а потом, когда паром опустел и его потащили назад к противоположному берегу, Юлька разглядела, как внучка волхвы, с пылающим лицом и закушенной губой, бежит прятаться за тот же штабель досок, из-за которого недавно выскочила.

– Так-то! – назидательно поведала Анна-старшая. – На чужой каравай рот не разевай!

– Вот-вот! – поддержал боярыню Филимон. – Столько времени возле воинской школы обретается, а порядка не поняла! Пока молодой сотник доклад о делах не принял да ковшик квасу с дороги не испил, он еще в походе, и нечего всяким свиристелкам…

– Как ты сказал? – перебила его Юлька. – Молодой сотник?

– А что? Гм… старый, что ли, по-твоему?

– Нет, не старый… а почему сотник-то?

– А как же? – Филимон солидно расправил усы и принялся объяснять. – В поход сходил? Сходил! Ворогов поверг, добычу взял, назад благополучно вернулся. И не сам по себе, а людьми повелевая! Значит, что? – наставник вопросительно глянул на собеседницу и сам же ответил на собственный вопрос: – Значит, воинский начальный человек! А сколь у этого начального человека народу под рукой ходит? Поболее дюжины десятков! Кто ж он, как не сотник? – Филимон утвердительно пристукнул клюкой и подвел итог: – Сотник, как есть сотник!

Приняв доклад дежурного урядника, Мишка скомандовал «Вольно» и направил Зверя к мосту через крепостной ров, при въезде на который стояла Анна-старшая с ковшом в руках. Юлька подняла на Миньку глаза и… ни жеста, ни кивка – он всего лишь улыбнулся, и сразу же все окружающее стало мелким и ненужным, ушло куда-то в сторону, вдаль… не важно, куда, осталась только эта улыбка и взгляд глаза в глаза, душа в душу. И длился этот взгляд долго, очень долго, вечность – целых пять или шесть конских шагов.

Первый шаг: «Вернулся…»

Второй шаг: «К тебе…»

Третий шаг: «Ждала?»

Четвертый шаг: «Тебя».

Пятый шаг: «Я вспоминал…»

Шестой шаг: «Я знаю…»

Зверь прошагал мимо, Минька не стал оборачиваться – Анна-старшая уже протягивала ему ковш.

– Здравствуй, сынок, испей кваску с дороги.

– Здравствуй, матушка, благодарствую.

Две женщины – одна впервые познавшая, а другая давно испившая полной мерой, что ожидание считается не в днях и часах, а в мыслях, страхах и надеждах. Две женщины, убежденные в своем праве первыми прильнуть к нему – долгожданному – и слезами, улыбками, словами, объятиями разбить и развеять не только воспоминания о времени разлуки, но и мысли о том, что расставаться придется вновь… Две женщины сдерживали себя, подчиняясь ритуалу и тому, что принято называть «приличиями». Приличиями, которые строгие блюстители нравов считают извечными, но которые век от века меняются, ловко притворяясь неизменными.

Лекарское естество Юльки наконец взяло верх над чувствами, и сквозь все еще стоявшую перед глазами Минькину улыбку проступили и болезненная бледность лица, и оберегаемая левая рука, висящая на перевязи, и неестественная прямота посадки в седле. А потом Минька прервал на половине наклон туловища и не дотянулся до ковша с квасом, так, что Анне-старшей пришлось поднимать его выше – на всю длину рук. Досталось Миньке в походе, ох, досталось…

Михайла спешился – неловко и осторожно, словно опасаясь разбить или сломать что-то хрупкое внутри себя, передал поводья Простыне и встал рядом с матерью, МЕЖДУ Юлькой и матерью, а на освободившееся место подъехал Алексей. Снова слова приветствия, плещущийся в ковше квас, ответные слова благодарности и… Ритуал все-таки сбился! Анна уже взялась за опорожненный ковш, а Алексей его из руки не выпустил, да Анна не очень-то его и вырывала.

Такой же долгий взгляд глаза в глаза, такой же безмолвный диалог, но у Алексея и Анны нашлось, что сказать друг другу – гораздо больше, чем у Михайлы и Юльки. У юной ведуньи аж дыхание перехватило – таким плотским призывом повеяло от Анны, и таким радостным нетерпением отозвался Алексей.

Сами собой вспомнились строчки какого-то мудреца-книжника, которые перевел Минька:

Только там все грустно было, а здесь как раз наоборот – костер все разгорается и разгорается. Но были там и правильные слова:

Вон как девки пялятся, некоторые даже рты приоткрыли, и отроки тоже. Плава уже и руки в бока уперла, чтобы прикрикнуть, да, видать, так и не решила, на кого – то ли на молодежь, чтоб глаза не вылупливали, то ли на взрослых, чтобы вспомнили, где находятся. Однако все же нашлись понимающие: позади, пробормотав что-то на тему «вот счастье-то… нежданно-негаданно», растроганно засопел Филимон, а Минька обернулся и их с Юлькой взгляды снова встретились.

«И у нас все будет…»

«Будет…»

Юлька спрятала глаза, потому что дальше Миньке знать было не надо. И мысли: «Мой, только мой, у нее Алексей есть, пусть не жадничает» – были в спрятанном отнюдь не главными.

Тихое волшебство незримой связи между Алексеем и Анной разрушил малохольный Савва, зачем-то потянувшись к пустому ковшу. Алексей с заметным сожалением, отпустил посудину и направил коня на мост, а Анна отдала ковш Плаве, тут же получила его назад наполненным и приветливой улыбкой встретила подъехавшего старшину Дмитрия.