Александр Воронков - На орловском направлении. Отыгрыш

Годунов одёрнул себя. Вот так и превращаются в циников и снобов, и принимаются старчески брюзжать на весь мир. Пацанята в ёлочно-зелёной форме, украшенной серебристыми погонами и многоцветными аксельбантами, преисполнены гордости: они участвуют в воинском празднике. То, что они сейчас чувствуют, всяко важнее того, как они выглядят, нет? И ветераны смотрят на них с одобрением. Решающее слово — за ветеранами.

Площадь с «тридцатьчетверкой» и Вечным огнём обнесена временным ограждением: от одной металлической стойки к другой тянутся жёлто-черные ленты. Внутри периметра для ветеранов расставлены пластиковые кресла. И опять Годунов вздохнул: в странном направлении движется творческая мысль организаторов, неужели никто не понимает, что этот гибрид стройплощадки и уличной забегаловки может оскорбить чьи-то чувства… и эстетические, и куда более глубокие и значимые? И снова себя выругал. Проще надо быть, товарищ капитан третьего ранга! А там, глядишь, и люди к тебе потянутся.

Пока что он был один в густеющей толпе. Малышня уже не могла так проворно лавировать между взрослыми, и игры переместились на трамвайную линию: в кои-то веки доведется без всяких опасений и без бабушкиных окриков попрыгать по рельсам?

Из динамиков на крыше припаркованного поблизости микроавтобуса зазвучало щемяще знакомое «Где же вы теперь, друзья-однополчане?», и воздух уплотнился, и стало трудно дышать. Судьба, в которую Годунов так безоглядно верил, благословила его чувством Родины, чувством кровной общности, не требующим определений и пояснений, даже словесного выражения не требующим. Благословила двумя дедами-фронтовиками и отцом-фронтовиком. И всё же было, было необъяснимо личное в том, что временами накатывало на него штормовой волной. Как будто бы отголосок собственных воспоминаний… а откуда бы им взяться? Проще раз и навсегда определиться: это всего лишь игра воображения. Но Годунов терпеть не мог все виды неправды, включая самообман и исключая военную хитрость.

Звук фанфар обрезал песню на полуслове, и не видимая отсюда ведущая хорошо поставленным голос принялась, профессионально имитируя восторг, нараспев читать кое-как срифмованные стихи.

Традиционные речи Годунова не раздражали — он слушал их вполуха. Он с детства усвоил, что приходит не на митинг — на возложение. «Возложение» — так говорили дед и бабушка, и все соседи, фронтовики и дети фронтовиков, а следом — и внуки.

— …торжественный митинг, посвящённый…

Он слушал не голоса людей — он слушал самих людей.

— …администрации города…

Не толпу — общность.

— …во имя жизни будущих поколений…

Малышня, прыгающая через трамвайные рельсы…

— …никто не забыт, ничто не забыто…

И серьёзные юнармейцы…

— …наш вечно юный город…

И девушка, замершая с не донесенной до уха мобилкой…

— …преодолевать любые трудности…

И погруженная в свои мысли, явно далекие от происходящего, женщина средних лет…

— …праздничное настроение…

И мужичок в изрядном подпитии, что-то исступленно доказывающий прапорщику ОМОНа…

— …мероприятия, приуроченные к этому знаменательному дню…

И омоновец, с профессиональным равнодушием поглядывающий в сторону.

Каждый из них часть общности, ни убавить, ни прибавить. И общностью их делают отнюдь не слова…

— …память — не долг, память — честь…

То есть — слова, но не всякие. Надо признать, и среди легковесных велеречивостей встречаются верные слова.

— …пятого августа тысяча девятьсот сорок третьего года разведчики триста восьмидесятой стрелковой дивизии Иван Санько и Василий Образцов водрузили флаг освобождения Орла над домом по улице Московской…

Соврали, милостивая государыня! Вряд ли нарочно, по злому умыслу такие дела другими людьми делались, и всё-таки не Московская она тогда была, а Сталина.

— …а в день двадцатилетия освобождения Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян зажёг Вечный огонь у подножия памятника танкистам. С тех пор не угасает огонь, как никогда не угаснет наша память о воинах-освободителях. В их честь дважды в год над Домом Победы взвивается красный флаг…

— Ну чего ты ждёшь? Снимай! — учительского вида женщина в бордовой кофточке с блестками толкает под локоть долговязого парнишку.

— Ма, да Катюха точняк в кадр не попадет, одни спины на фотке будут, — виновато бурчит сын.

— Сейчас! — грозно восклицает мать — и с уверенностью ледокола движется вперед, к ограждению: — Пропустите! Пр-ропустите, пажалста!

Кто-то даёт дорогу, кто-то огрызается.

— Мне дочку сфотографировать, она там, с флагом! — с готовностью поясняет новоявленная папарацци.

В образовавшийся на несколько мгновений просвет Годунов видит юнармейскую знаменную группу — мальчишку и двух девчонок с широкими красными лентами через плечо. И все, толпа смыкается. «Интересно, успела она дочку сфотографировать или нет?» — отстраненно думает Годунов.

И тут его внимание привлекает сутуловатая пожилая женщина — как-то мысль не повернулась поименовать её старушкой. Привлекает тем, что… что внимания не привлекает, стоит себе в сторонке, не вливаясь в толпу и не стремясь занять подобающее ветерану место внутри периметра. Или тем, что… Нет, только почудилось, будто знакомая, да и немудрено — обычный человек. Обычный человек необычной — уходящей — эпохи. Седые, коротко стриженые волосы, тёмно-синий костюм (вроде бы, эта ткань называется крепдешин, смутно припоминается Александру Васильевичу), орденские планки — прикрепи женщина вместо них награды, получился бы, как говаривала когда-то бабушка, собирая деда на встречу ветеранов, целый иконостас. На лацкане рубиновой эмалью поблескивает значок-знамя с золотистыми профилями двоих Вождей и четырьмя буквами снизу… что за буквы, отсюда не разобрать. В одной руке — трость, в другой — несколько красных гвоздик.

— …курсанты Академии Федеральной Службы Охраны водружают дубликат флага освобождения. Оригинал хранится в Санкт-Петербурге, в знаменных фондах Военно-исторического музея артиллерии…

Годунов никогда не признавал других цветов, кроме полевых да ещё гвоздик. И снова не ко времени и не к месту вспомнилось, как пришел он к будущей жене на первое свидание с букетиком гвоздик — и услышал: «Ты что, на кладбище собрался, что ли?» Потом супружница долго припоминала ему тот случай, пребывая в непреклонной убежденности: злодейка-судьба нарочно, на смех людям, свела её с редкостным жмотом…

Судьба любит тех, кто в неё верит…

Момент водружения он ухитрился пропустить. Когда поднял глаза — на шпиле над белой башенкой реяло в жарко-голубом небе алое полотнище с нашитыми на него белыми буквами.