Александр Воронков - На орловском направлении. Отыгрыш

— Товарищи милиционеры! — капитан Бабанов, как всегда, говорил сухим размеренным речитативом, за который его давно уже за глаза и в глаза именовали Барабановым… но по этим самым глазам видно было: новости тревожные. — Только что мне звонил секретарь обкома ВКП(б) товарищ Игнатов с приказом передать нашу конно-манёвренную группу в распоряжение Штаба обороны. С выделением за счёт облуправления всего имеющегося пулемётного вооружения, продовольствия и фуража для лошадей. Понятно, задачи нам поставят новые… — сказал «новые», а всем услышалось «трудные, но выполнимые», капитан славился своим умением с помощью обыкновенных пауз смысл сказанного на два, а то и на три помножить. — Но, товарищи, все мы здесь — люди не случайные. Все в прошлом проходили службу в кавалерии или на границе, есть участники боёв с басмачами и схваток с нарушителями. Каждый принимал клятву сотрудника Рабоче-Крестьянской милиции, обещая Советскому народу и Советскому правительству твердо и мужественно стоять на защите пролетарского государства и закона. И теперь, когда на нашу землю ступил враг, народ требует от каждого из нас с честью сдержать это обещание! Вот и весь сказ!

Он начал было подниматься из-за несуразного, похожего на школьную парту, стола, да спохватился:

— Вопросы есть? Вопросов…

— Есть вопрос! — пробасил от дверей коренастый крепыш.

— Ну чего тебе, Кафтанов?

— Да насчёт пулемётного вооружения… Мы ж ещё в августе месяце оба станкача и ручник фронту отдали. И опять же — ежели у нас конский фураж отберут весь для мангруппы, то чем Машку кормить станем, которая двуколку разъездную возит? Да и сёдла новые ещё ко-огда обещаны… Старым-то все сроки вышли…

— Ох и хитрая у тебя натура, Кафтанов! — раздраженно прихлопнул ладонью по столу командир. — Вот сколько тебя знаю, а все шесть лет такого не случалось, чтобы от тебя хитрованства не было! От клиентов наших, что ль, жиганства набрался? Думаешь, я не знаю, что два дегтярёвских пулемёта ты сверх всяких нормативов заначил и в бочке с солярой хранишь? Знаю. И сёдел новых с десяток за мешками с зимним обмундированием лежит, так?

— Четыре, Василий Романович… — досадливо потупился Кафтанов.

— Ага. Значит — точно не менее семи… Что бы я за начальник милиции был, если б не знал, что на подведомственной территории у меня творится, а тем более — в моем собственном управлении! Так что, друг сердешный, давай-ка не придуривайся. Доставай свои заначки, а то вон… — обвел глазами повеселевших подчинённых, — товарищи тебя не поймут.

— Да отдам! — чуть ли не на слезе выдохнул начхоз. — Отдам я эти ручники чёртовы… выделю! Но ведь последний же резерв был, на случай крайний!

— Считай, наступил твой крайний. Какой тебе, суконная душа, еще-то нуж он?

— Мало ли… — Кафтанов сделал вид, что прикидывает. — А вдруг немец десант кинет? Чем тогда отбиваться? Наганами против ихних автоматчиков? Так наган пока перезарядишь…

— Все! — припечатал ладонь к столешнице начальник управления. — Приказ есть — исполнять! И вот ещё что… — помялся. — Машке оставить три пуда овса и пять тюков сена. А то и впрямь — некому станет тягать двуколку…

30 сентября 1941 года,

район Дмитровска-Орловского

Местность вокруг Дмитровска — совсем не то же самое, что типичный орловский ландшафт.

Окрестности Орла — блюдечко. Учитывая, при каких обстоятельствах Быстроходный Хайнц заполучил город, так и тянет добавить народное — «с голубой каемочкой». И сдобрить ещё более народным, да морской загиб присовокупить.

А вот район Дмитровска — менажница. Овраги, балки, холмы. И леса, леса. Коим в скором будущем предстоит стать партизанскими. Тут как ни альтернативь, один фиг — без альтернативы.

Здешний рельеф Годунов представлял себе и без топографической карты. У дядь Бори, отцова друга, тут родственники жили. Вот и ездили они втроем на дядь Борином «Жигулёнке» даже не за семь верст киселя хлебать, а за сто — ушицы.

Первый приезд в Дмитровск запомнился тем, что «Жигуль» увяз в глубоченной луже аккурат на въезде в город. И хорошо так увяз — ни вперед, ни назад. И младший Годунов, наблюдая со стороны попытки вытащить машину, тогда посмеялся: чего, может, прям тут рыбачить и устроимся? За что словил от отца совсем не съедобного «леща» и распоряжение работать не языком, а руками.

Рыбачили на речке Неруссе. Санька все любопытствовал: откуда это у русской речки имя такое? Но никто толком объяснить не смог.

И только древний-предревний дед дяди Бори, не иначе как сжалившись над пытливым пацаном, выдал своё объяснение:

— Тут вишь, малой, какая загогулина — неруси много к нам приходило. Кто селился, да женился на наших, да хлеб робить начинал — тот свой становился. А кто неладно гостевал да загостился — тому вот Бог, а вот порог.

Санька и усомнился бы в дедовом объяснении, да очень уж хорошее оно было. Правильное, но не как в книге, а по-человечески. И рисовались в Санькином воображении неведомые конники, что повернули вспять от речки Неруссы. И придумывались бои, в которых причудливо смешивались приметы разных эпох.

Да только вот никакой фантазии не хватило бы, чтобы выдумать то, что сейчас происходило на самом деле: он ехал в Дмитровск готовить незваным гостям горячий, прямо таки пламенный приём на русской речке Неруссе.

«Эмка» целеустремлённо мчала по шоссе. Мягко покачиваясь на дерматиновом сиденье, Годунов в который раз детализировал для себя предстоящее. Вроде бы, все обдумали, обговорили, снова обдумали, но не покидает ощущение, будто что-то да забыли. Интересно, как это в книжках какой-нибудь до мозга костей штатский историк бултых в прошлое — и с ходу соображает, что, где, когда, какими силами учинить потребно. И давай руководить. И никто ему, болезному, не скажет: да ты офонарел, дядя! Какие тебе, к фрицевой матери, пять артполков? Чего бы сразу не механизированный корпус и пропорциональное количество авиации впридачу? Никто! А ежели и возникают трудности, справляется с ними попаданец лихо, врагам на страх, друзьям на диво, красным девицам на радость, сопровождаемую восторженным бросанием чепчиков в воздух и себя любимых — к ногам героя. Куда уж до эдакого титанической личности капитану третьего ранга, ушедшему в вечный запас!

«А ведь говорил мне отец — иди, Саня, в общевойсковое», — Годунов ухмыльнулся.

И мысли в очередной раз приняли другой оборот. Сиденье — оно, конечно, не такое удобное, как любимое кресло, но дорога к размышлениям предрасполагает. В приоткрытое окно бьёт ветер, по-утреннему свежий и влажноватый, чуть-чуть похожий на морской бриз. И не пыльно пока, что тоже весьма неплохо.