Александр Осин - Государь поневоле

Подробно рассказал Глеб о бунте старообрядцев, о его усмирении верными Софье стрельцами. Последних жутко ненавидели посадские и мелкие служивые, а сторонников старой веры среди них, напротив, было много. Теперь получалось, что и старообрядцы относились к царю с жалостью. Считали, что выслали его Милославские с Патриархом из Москвы, дабы не был он за них. Софья-то в беседах разговаривала с царицей придерзко, и это так же не укрылось от взора народного. Странно только, что на Майора это отношение не распространялось. Напротив, его считали главным сподручником своего брата, который держит младшего царя под стражей и воли не даёт ни ему, ни царице.

"Интересно и неожиданно. Вовсе не рассчитывал на такое отношение к Петру. Как же многих разочаровать придётся! С церковью рвать никак нельзя, да и со стрельцами надо отношения выстраивать положительные, а такую народную любовь, такой имидж терять не хочется. В реале-то его не было. Или было? Пётр и тогда был гоним, и стрельцов вряд ли сильней любили. Может эта жалость и спасла его в нашем мире. Антихристом-то уже потом нарекли!" Тут меня затопил испуг проснувшегося ребенка: "Антихрист? Как? Почто? Меня?" Пришлось успокаивать: "Спи, спи дальше Петя, я для того и живу с тобой, что бы этого не было". Однако мальчишка спать уже не хотел. Он узнал Глеба, обрадовался, захотел, чтоб тот сплясал — потешил царя. "Нет, Пётр, подожди. Да и недостойна сия забава государя!" — одёрнул я ребенка.

Видно мой внутренний разговор стал заметен шуту, хотя к тому времени научились уже мы с царём скрывать свою шизу. Это добавило ещё поинтов Глебу. Захотелось мне задержать его при себе. Очень приглянулся мне этот калека.

— Постой Глеб, уж скоро комнатные мои проснутся. Надобно к матушке идти просить за тебя. Пойдёшь ли ко мне опять шутом, али писарем. — Вспомнил я о его хорошем почерке.

— Пойду, государь, чего б и не пойти. Мне без твоей милости и не жить вовсе. Кем позовёшь тем и буду. Яко пёс у ног твоих спасть буду!

— Вот и добро. — Увидев его покачивание головой, улыбнулся: — Да не тушуйся, Глеб, сам говоришь, я сильно поменялся. Только больше мне таким унизительных слов не сказывай. Не любо мне сиё, помни!

Он ответить не успел. От могучего пинка дверь распахнулась, едва не слетев с больших кованных петель, и я увидел влетающего в мою спальню Капитана. Моргнуть глазом я не успел, как он пробил шуту ногой прямо в ухо. Тот отлетел к окну, но быстро вскочил и набычившись рыча попёр на Апраксина. "Ну, Силён, черт. У другого бы давно головёшка от такого удара отвернулась бы!" Фёдор не стал ждать своего противника и пробил ему второй раз уже просто прямым. Но Глеб оказался тоже не прост. Он резко поднырнул под удар и попытался боднуть противника в корпус. Капитан, видно, не ожидал сопротивления и такого приёма, поэтому словил Фроловским лбом прямо в солнечное. На секунду схватка прекратилась. Горбун тряс головой от удара в кольчугу, а постельничий мой пытался восстановить дыхание.

— Стоп! Брек! Отставить! Бл…! Всё собрал! Прекратить! — не сразу я нашёл правильное по времени слово. — Спокойно, Фёдор! Мне ничего не угрожает! Это лишь шут мой!

— Не угрожает! Да этот Квазимодо и Дюшу, и Антоху завалил! Сука! На дыбе сдохнешь, смерд! Быдло! Пёс! — Из Капитана полез боярин Апраксин.

— Не злобись понапрасну, боярин. Живы царски постельники. Водой отольёшь и будут здравы.

— Ты! Ты, тать, к царю, обманом шёл! — Пошёл было опять в атаку постельничий. — Подсыл!

Мне пришлось уже вставать между ними.

— Охолоди, боярин! При царе лаешься на слугу его! Сам не уберёг государя, так чего яришься по-пустому? Не званным ко мне влетел, да боем решил ближнего моего бить! Али невежда ты, без поклону царю на его слугу пенять!

— Государь, Пётр Алексеевич, — с видимым трудом Капитан преклонил предо мной голову — вели на дыбу свести сего вора. Не ближний он тебе, а ворог злейший! Надобно поспрошать его крепко, каких бесов ему в царских покоях надобно, да кто подослал его!

— Я здесь говорить буду, кто ворог мне, Фёдор Матвеевич, а кто человек ближний! Коли велю, так и ты на его месте шутом будешь! — Увидев яростный взгляд Капитана, я сбавил обороты. — Впрочем, благодарю тебя за службу верную. Вижу о здравии моём печешься более, чем о чести. Не ярись на Глеба боле.

Насилу успокоился боярин. Однако шум схватки услышали караульные стрельцы и вломились в палату чуть не десятком человек. Царя они знали, Апраксина — тоже, а вот, горбун может и был им знаком, только ведь надо кого и схватить. Поэтому поволокли его вниз на двор, и меня слушать не стали. Что им слова царствующего отрока, если царица-мать уже в передней грозится всех их с семьями со свету сжить, коли вора не добудут. Вот и было потом от меня задание ребенку — упросить мать не казнить Глеба, а напротив, вернуть его ко двору. Удалось первое, но не второе. Отделался горбун плетьми у ссудного приказа и неделей в холодной.

Я заходил к нему, перед отъездом. Сам принёс помилование, всё-таки выпрошенное мной у матери. Дал и один стянутый мной угорский из именинных подарков. Велел на прожитие стать в Черкизово, при Якове Брюсе, но каждый день быть у меня.

С тех пор я старался часто пересекаться с Глебом. Капитан пытался мешать, грузил занятиями. Даже ставил во фрунт царя, за нарушение режима. Ведь не подчиниться своему же уставу потешного полка я не мог. Поэтому шут часто не успевал много рассказать.

Лишь с началом игр в футбол Капитан немного ослабил диктат. Вот вчера, наконец, когда искали сбежавшего Ваську, я в овраге поговорил с Глебом обстоятельно. Он верный данному обещанию следить за Борисом Голицыным донёс мне о его афере с кладом в Китай-городе. Видно Майор из того времени узнал, где будет зарыт клад на Варварке, вот и попытался купить нужный дом. А когда хозяин, гость суконной сотни, отказал ему, он подослал поджигателей. В огне погиб сам купец и почти все слуги, с десяток душ, спаслись лишь его жена и дочь. Голицын уже у них купил пепелище, куда потом с неделю не пускал никого, даже приказных из Кремля. Глеб, помня мою просьбу следить за кравчим, смог разузнать кое-какие обстоятельства покупки пожарища через убежавшего от купца пацанёнка. Потом отыскав и подпоив беглого Голицынского холопа, Фролов выведал, от чего так трясется над пожарищем боярин. Бывший дворовый Бориса Алексеевича боялся за свою жизнь и топил свой страх в хлебном вине. Ведь всех холопов и приказчиков, кто копал и вывозил найденное серебро, Майор либо утопил, либо сослал в дальние свои деревни в степном крае, вырвав языки. Шут обещал беглому царское покровительство и защиту. Теперь и пацанёнок, и горе-кладоискатель хоронились среди нищих у Фроловских (Красных) ворот земляного города, но готовы были на дыбе подтвердить свои показания.