Борис Орлов - Святой Грааль [СИ]

И как досадно, что за все эти дни мне ни разу не удалось остаться с Робером наедине — он все время был занят, куда-то спешил, бежал, на ходу раздавая распоряжения и отмахиваясь от моих попыток начать разговор. Понимая всю важность его забот, с каждым днем мне все сильнее хотелось схватить его за рукав, заставить остановиться и, уведя в какое-нибудь укромное место, где нам никто не сможет помешать, наконец-то поговорить по душам. Да уж, порядочно тем накопилось у меня для бесед с ним с глазу на глаз…

К сожалению, даже Марион сейчас ничем не могла мне помочь — она сама видела моего дорогого сыночка не намного чаще, чем я. Да и интересовали ее не государственные дела или совершенно ненужный ей принц Джон, а то, как растет ее малыш Генри.

А больше помощи в этом деле мне ждать было не от кого…

Джон тоже не был расположен к разговорам. Он бродил по покоям дворца, рассеянно улыбался попадающимся на глаза придворным и отвечал невпопад на мои вопросы. А потом и вовсе стал все больше времени проводить в своих личных покоях.

Через несколько дней в самом конце ужина Бен Маймун непривычно настойчиво, что вовсе не в его натуре, стал испрашивать разрешения поговорить со мной наедине.

— Что случилось, друг мой? — я еле смогла удержаться, чтобы подождать с вопросами до того, как мы наконец-то остались одни.

— До меня дошли печальные известия, моя королева, — произнес старый лекарь. — И думаю, для всех будет лучше, если вы узнаете их первой.

— Что случилось?!! — у меня все похолодело внутри… Неужели что-то с Робером? Он уехал вместе с Солсбери по своим бесконечным делам и должен был возвратиться только дня через три. — Он жив?!!!

— Если ты о нашем добром короле, то он жив и здоров, моя госпожа… — Бен Маймон пожевал губами. — И, надеюсь, будет столь же силен и крепок еще долгие годы… Но не всем дается такое отменное здоровье.

— Это верно. Так в чем же дело?

— Род Плантагенетов много нагрешил, моя госпожа. Но бывает так, что за грехи одних часто расплачиваются другие…

— Меня мало заботит участь нагрешивших Плантагенетов, а философские вопросы и того меньше. Говори немедленно, что произошло!

— Простите меня, ваше величество, но наши люди передали, что ваша золовка… Она разрешилась от бремени, но небесам было угодно призвать и ее, и невинное дитя… Я взял на себя смелость…

Поверить не могу.

Джоанна.

Сестрица моя.

Утешительница и подруга…

Я смогла вымолвить только:

— Благодарю вас… а теперь, прошу, я хотела бы остаться одна…

Старый еврей тут же заторопился к двери, но перед уходом сказал:

— Вы сами скажете ее брату или хотите, чтобы…

Я перебила его:

— Да, я сама. А теперь уходите.

Я решила рассказать ему обо всем завтра. Но через пару часов поняла, что больше не могу выдержать, и пошла к Джону. У входа в его опочивальню крепко спал нерадивый слуга, и я без труда и лишних свидетелей отворила дверь. Джон не спал и испуганно сел в постели, лишь я появилась на пороге. В пламени свечи его лицо показалось мне искаженным страхом, или то была игра теней?

— Это я, Джон… простите за то, что нарушила все приличия и ваш сон, но я должна была прийти.

— В чем дело, дорогая сестра? — спросил он напряженным голосом и пошарил рядом с собой рукой. Ищет оружие? Только этого мне не хватало!

— Мне надо поговорить с вами…

— Я слушаю… — он, кажется, немного успокоился, а у меня вдруг перехватило дыхание. Я стояла и понимала, что просто не могу заставить себя произнести ни одного слова.

— У вас что-то случилось? — он уже встал и, набросив сюрко, подошел ко мне. — Я вижу, вы встревожены… Я рад был бы помочь, только скажите, чем!

Мне стоило огромных усилий произнести:

— Джон, мне очень горько, что именно я должна сказать вам это…

— Моя участь… — он запнулся на мгновение, — должна перемениться, я полагаю? Что ж, я готов…

Он стоял и смотрел на меня обреченно-ожидающе, и это было невыносимо.

— Джоанна умерла.

Он растерянно посмотрел и переспросил:

— Что? Что вы сказали?

— Джоанна умерла родами в Фонтевро, и ребенок тоже.

Он надолго замолчал, словно оцепенев, а потом вдруг произнес:

— Беренгария, а ведь во всем этом огромном замке только для нас с вами "Джоанна" — это не просто безликое имя…

— Это человек, которого мы любили… — вот все, что я смогла ему ответить, и хотела тут же уйти, потому что это было бы слишком — расплакаться прямо здесь… Я сделала шаг к двери, но он неожиданно попросил:

— Умоляю, не уходите… Поговорите со мной… Я ничего не понимаю… Зачем я здесь?

— Мы выполнили вашу просьбу, мой дорогой брат, и теперь вы с нами, как сами того и желали. Надеюсь, что все ваши лишения позади — Робер будет рад оказать вам услугу и обеспечить ту жизнь, которую вы заслуживаете по праву.

Я говорила еще и еще что-то подобное, чтобы хоть немного успокоить Джона и успокоиться самой, но в собственные слова верилось мне с трудом. Ну не могла же я сказать своему деверю: "Он прочитал ваше письмо и понял, что перед ним почти невыполнимая задача: освободить вас. А раз так — он занялся этим немедля. Просто потому, что он такой… "

Джон внимательно выслушал меня, и лишь спросил:

— Вы действительно так думаете? Я был бы счастлив, если даже половина из того, о чем вы говорите — правда…

Я принялась убеждать его, что все так и есть, и он мне поверил, потому что хотел верить хотя бы во что-то. И чувствовала я себя при этом отвратительно.

— У вас вырос прекрасный сын, дорогая сестра! — произнес он. — Он принесет много славы Плантагенетам и сделает Англию счастливой…

И я не могла с ним не согласиться. Мы проговорили еще долго, почти до самого утра. Удивительно, но у меня с каждой минутой крепло чувство, что я говорю не с деверем, которого видела всего несколько раз в жизни, а с по-настоящему близким мне человеком, с которым прожила рядом чуть ли не всю жизнь. Я поняла, что надо заканчивать разговор, когда поймала себя на желании рассказать ему обо всем. Даже о Робере. Конечно, я этого не сделала, да Джон бы вряд ли мне и поверил, но оставаться здесь было больше нельзя. Я прервала беседу, мы как-то неловко попрощались, и я ушла с мыслью о том, что поговорю с Робером, как только он спешится со своего Адлера. Ну, разве что дам ему обнять Марион и расцеловать малыша Генри.

Мне удалось ненадолго забыться сном. Мне приснилась Джоанна. Она уходила от меня куда-то по полю из золотой пшеницы, а в ярко-голубом небе пели птицы. Или ангелы, не знаю…

Я всё еще слышал её голос… Первый человек, с которым я мог говорить, но которого, казалось, мог понять и без слов. Беренгария. Бе-рен-га-ри-я. Так и эдак я катал её имя на языке и чувствовал какую-то легкую сладость, нежный аромат, словно у весеннего мёда.