Александр Афанасьев - Врата скорби. Идем на Восток

Отец лежал в своем, командирском блиндаже, на койке, заправленной простой, солдатской шинелью — худой, с серым, но спокойным лицом. Ему уже сделали операцию — хотя, наверное, с такими ранениями и в Центральном военном госпитале не помогли бы. Его, с небольшой группой офицеров — выманили на встречу со старейшинами и там подло напали. Чеченцы не видят в этом ничего плохого, такое здесь бывало не раз и не два — дать обещание врагу, чтобы нарушить и уничтожить его. Обещание, данное неверному и не чеченцу — ничего не значит. Они не ожидали только одного — что отец с остатками людей, под градом пуль доберется таки до своей машины, своего Фордика, который стоял сейчас на ободах под навесом и больше напоминал решето, и что машина сможет двигаться. И он опередил чеченцев, вырвался из западни и поднял тревогу — у чеченцев просто не было ничего, чтобы догнать машину. Поспешный штурм укрепления чеченцами ничего не дал кроме трех десятков порезанных пулеметами джигитов. Джигиты откатились и прибегли к новой тактике — к окружению и измору. Это была очень необычная тактика для них. Очень.

Машина, тот самый Фордик, на котором они одно время ехали из Грозного и отец говорил на переднем сидении с чеченцем, которого подвозил — честно выполнила свой долг до конца, вывезя, вытащив под градом пуль своего хозяина из ловушки и довезя его до дома. И его отец — тоже выполнил свой долг до конца, он честно ломал свою службу, не роптал, оказавшись начальником самого отдаленного гарнизона, он умиротворял, судил, убеждал, при необходимости — искал, наказывал, убивал чеченцев. И даже в свой смертный час — он не позволил себе умереть в чеченской мышеловке, он вырвался из огненного кольца, доехал до гарнизона и поднял тревогу. Теперь и ему, девятнадцатилетнему потомку рода Шаховских предстояло выполнить свой долг…

— Отец…

Отец протянул руку

— Сядь сюда…

Сын сел рядом. Дежуривший у постели ординарец — тихо вышел.

— Как… дела?

— Все нормально. Мы держимся. Они не осмелятся еще раз…

Отец закрыл глаза — так что Владимир испугался

— Отец?

— Они атакуют ночью — сказал полковник, не открывая глаз — берегите патроны

— Да, отец. Я все понял.

Отец помолчал. Потом сказал

— Зря ты приехал…

— Нет. Не зря — с железной уверенностью в голосе ответил Владимир

— Зря…

Они снова помолчали. А чего тут говорить?

— Где Пашков?

— Не вернулся.

Своим последним приказом — отец командовал до тех пор, пока мать силой не заставила его отказаться от командования — он приказал фельдфебелю Пашкову с группой наиболее опытных солдат-пластунов — скрытно добраться до леса, провести там разведку, по возможности — найти и уничтожить минометы. Это было вчера. Но до сих пор — он не вернулся, и это могло означать лишь одно.

— Как … мама…

— Не видел ее. В лазарете.

Конечно же — она в лазарете. Помогает из последних сил. Она, как и отец — скорее умрет на посту, чем позволит…

— Зря ты приехал…

— Отец.

— Послушай меня. Но если уж приехал… послушай меня. Слушаешь?

— Да.

— Помнишь Амануллу — хаджи? Который тогда ехал с нами… когда мы купили машину?

— Да, помню.

— Если все… будет совсем плохо — скажи, чтобы тебя привели к нему. Напомни ему о том обещании, которое он давал мне. Он человек чести… не откажется.

— Тебе нельзя много говорить

— Смирно… учить меня будешь… понял все?

— Понял, отец. Но Аманулла-хаджи человек чести. А эти — нет.

— Против стариков… они не пойдут.

— Могут пойти — возразил Владимир.

Отец открыл глаза. Говорить ему было трудно.

— Тогда… не оставляй меня в живых… молчи и слушай. Не оставляй меня им в живых… прошу как офицера. Не как сына.

Владимир хотел сказать, что он не офицер. Но промолчал. Какая теперь разница… офицер не тот, у кого погоны на плечах, а тот, кто ведет людей за собой.

— Патроны… есть?

— Есть… немного.

— Тогда не трать впустую. Иди.

Владимир поднялся. Пригибаясь, чтобы не удариться головой о порог — вышел. К нему тут же подбежал один из унтер-офицеров.

— Сколько у нас боезапаса?

— Примерно пять с половиной тысяч патронов к винтовкам и автоматам. Двадцать две пулеметные ленты, короткие. Около семидесяти гранат. И личное…

Не так плохо. Да, не так плохо.

— Передай приказ — патроны экономить, стрелять только в ответ.

— Вы уже приказывали….

— И еще раз прикажу! — заорал Владимир

Унтер кивнул и исчез.

Владимир прошел к бревенчатой избушке, в которой находилась станция связи. Основная уже была выведена из строя, работали по запасной. Кто-то очень умный, знающий какую опасность на самом деле представляют средства связи — приказал первым делом стрелять по вышке. Теперь они работали по носимой рации ротного звена — а в горах она…

— Удалось наладить связь?

Радист отрицательно покачал головой. Они уже потеряли двоих при попытке починить или заменить антенну на вышке. Снайперы держали вышку под прицелом…

— Что, совсем ничего?

— Долбим, долбим. Ловит ли кто — не знаем.

— Попробуй на частоте гражданской авиации еще — курсант Гатчинского высшего воздухоплавательного училища на память назвал частоту — может, какой-нибудь рейсовый нас, да и услышит.

— Есть.

— И выше голову. Хрен они что с нами сделают!

Это грубое ругательство — приободрило солдата, он улыбнулся.

— Так точно. Хрен им, а не гарнизон.

— Вот так. Действуй…

Князь пошел обратно на свое место, в стрелковой цепи — смысла находиться где-то еще не было. Нужен был каждый способный держать оружие. У самого входа в траншею, прикрывавшую стену — его остановил пожилой, дослуживающий свое унтер.

— Ваше Высокопревосходительство, там парламентер.

— С белым флагом.

— Так точно. Требует лично вас.

— Лично?

— Так точно.

Удивляться было нечему. Князь достал отцовский Кольт, взвел его и поставил на предохранитель. Оружие он засунул сзади за ремень, подтянув, пока не стало больно.

— Дай гранату.

Унтер дал гранату — ребристую, тяжелую. Он сунул ее в карман и плотно сжал, палец просунул в кольцо.

— Где он?

Парламентером был Хасуха. У него и в самом деле был белый флаг, сделанный из простыни, на поясе — отцовский кинжал. Князь помнил его — Хасуха не любил участвовать в драках, часто сидел с книжкой за школой. Его любимой книжкой был Хаджи-Мурат, графа Льва Толстого. Еще он любил декламировать стихи, даже, кажется, сам писал их…

— Тебя прислали, потому что ты не солдат? — в упор спросил князь, подойдя ближе…

Хасуха ничего не ответил, только опустил глаза. Просто воевать против безымянных и безликих «русских». Гораздо сложнее — против конкретного русского Володьки, с которым ты даже и дрался, и которого ты однажды победил на конкурсе по чистописанию.