Виктор Тюрин - Свой среди чужих [litres]

Капитан громко хмыкнул, потом бросил невеселый взгляд на трупы и неожиданно сказал:

– Знаешь, лейтенант, скажу тебе так: что там, на фронте, что здесь – идет самая настоящая война. Знаешь, когда меня после госпиталя в Москве оставили, я думал, что все как-то по-другому будет.

– Решил, что как на службу ходить будешь. В 9 часов пришел, а в 6 часов с работы ушел. Так, что ли? – съехидничал я.

– Нет, конечно, – усмехнулся Быстров, но спустя несколько секунд, бросив взгляд на хутор, помрачнел. – Ладно. Все это лирика.

Он развернулся и посмотрел на лейтенанта милиции.

– Ты, лейтенант, бери своих и солдат, после чего начинайте обстреливать чердак. Да так, чтобы эта сволочь головы не могла поднять. Команду стрелять даст этот офицер, – и Быстров кивком головы указал на меня. – Задание понял?

– Так точно, товарищ капитан! – бодрым голосом отчеканил он.

Теперь, когда ответственность взял на себя старший по званию офицер, милицейский лейтенант выглядел бодрым и где-то даже веселым.

– Вот и хорошо. Пришли мне сюда солдата с гранатами. Выполняй.

Когда милиционер ушел, я спросил у Быстрова:

– Сам решил пойти?

– А кого еще посылать? Сам же видишь! Все, как один, птенцы необстрелянные!

– Вижу. Я прикрою.

У солдата, который принес гранаты, я забрал винтовку, после чего, спрятавшись за деревом, стал высматривать пулеметчика в полумраке чердака. Сейчас ни его, ни пулемета не было видно. Для меня было странным, что бандиты никак не отреагировали на перемещение солдат. Ни одним выстрелом. Я бросил взгляд на напряженное лицо Быстрова, потом повернул голову в сторону и крикнул:

– Бойцы! Огонь по чердаку!!

Загрохотали выстрелы, в одно мгновенье взорвав тишину. В ту же секунду Быстров рванулся вперед. Не успел он сделать и двух десятков шагов, как в чердачном окне появился ствол пулемета. Бандит явно нервничал под градом пуль, так как успел дать две коротких очереди, но они взбили снежные фонтанчики левее и сзади бежавшего к дому капитана. Я прицелился и выстрелил в серую темноту чердака над самым пулеметным стволом. Вдруг неожиданно ствол пулемета резко дернулся и задрался в небо, а еще через минуту капитан, добежав до дома, бросил в разбитое окно, одну за другой, две гранаты. Дом содрогнулся.

– За мной, в атаку!! – заорал я и помчался к хутору. Из дома в ответ выстрелили всего три или четыре раза. Недалеко от меня кто-то крикнул от боли, но я рвался вперед. Перемахнув забор, винтовку я бросил еще раньше, с пистолетом в руке я уже подбегал к дому, как увидел в проеме разбитого окна чье-то перекошенное, залитое кровью лицо. Несколько раз выстрелил прямо в него, и спустя несколько секунд в доме грохнул третий взрыв.

«Сука! Он же, гнида, хотел гранату в меня бросить!» – пришла ко мне запоздавшая мысль, когда я уже прижался к бревнам стены. Сердце колотилось так, словно хотело выбраться наружу. В горле пересохло.

– Быстров, ты где?! – закричал я, так как упустил его из виду во время атаки.

– Не боись, лейтенант! Меня так просто не убьешь! – весело закричал откуда-то из-за дома капитан. – И не спи там! Давай дело быстрей заканчивать!

Вот только заканчивать было нечего. Когда капитан ворвался в дом с группой бойцов, то нашел только трупы. Как оказалось, бандит с гранатой, которого я убил, оказался последним. Всего в доме насчитали пять трупов. Чуть позже нашли хозяина с женой в подполе, сизых от холода.

– Кого мы теперь будем допрашивать? – спросил я с кривой усмешкой капитана.

Тот в ответ досадливо поморщился, понимая, что теперь связать нападения на военные машины и банду будет намного труднее. Правда, огорчались мы недолго, до допроса хозяев хутора. Оказалось, что бандиты уже несколько раз наведывались к ним за самогоном и соленьями, рассчитываясь с ними армейскими консервами. Нетрудно было сличить маркировку и понять, что можно с полной уверенностью объединять эти два дела в одно. Через пару дней мы передали собранный материал местным органам НКВД и отправились в Москву.

С командировками и дежурствами у меня смешались дни и недели. Приезжал домой, отсыпался и снова ехал в управление, где меня ждали отчеты о проделанной работе, которые было необходимо сдать еще на прошлой неделе, новые командировки, выезды в составе опергруппы, тренировки в спортзале и тире. В коридоре как-то столкнулся с комсоргом, который с ходу потребовал от меня заметку в стенгазету и пятьдесят рублей в фонд помощи, который собирает наша комсомольская организация, то ли в пользу безработных, то ли беспризорных. Отдав деньги и клятвенно пообещав, что заметка будет готова к концу недели, я уже собрался идти дальше, но оказалось, что у комсорга есть ко мне еще претензии. Оказалось, что я пропустил подряд два занятия по политической грамотности, и теперь он собирается поставить вопрос о моей политической незрелости на ближайшем комсомольском собрании. Я разозлился.

– Послушай, Васюков. Я работаю! Прихожу на работу к восьми и ухожу в лучшем случае в семь-восемь вечера, а то и в полночь! За последние две недели дважды был на выезде. Не было меня в управлении в это время. Понимаешь? Не было!

– Это не оправдание! Чтобы победить на идеологическом фронте – нам нужно учиться! Каждый день! Как говорил товарищ Ленин: учиться, учиться и еще раз учиться!

Мне очень хотелось сказать ему, что тот, вместо того, чтобы заниматься делом, занимается хренью и при этом отвлекает от дела занятых людей, но вместо этого пришлось покаянно пообещать, что как только разгребу самые важные дела, то сразу займусь своим политическим образованием. После этого разговора я пошел по коридору в нашу комнату и почти сразу наткнулся на своего непосредственного начальника. При виде меня Васильченко как-то нехорошо улыбнулся. По крайней мере, мне так вначале показалось, но уже спустя пару минут заулыбался и я.

– Отдохнуть, Звягинцев, не желаешь?

– Желаю, товарищ майор. Еще как желаю. Вот только…

– Завтра у тебя выходной день.

– Вы это серьезно? – не сразу поверил я своему счастью.

– Серьезно, лейтенант.

В комнате я посмотрел на отрывной календарь. Первый выходной день у меня пришелся на вторник. К тому же я ушел с работы рано, еще семи не было. Тарасов, сидевший за отчетами, оторвал взгляд от бумаг и завистливо сказал мне на прощание:

– Счастливчик. А мне тут разгребать эту кучу до самой ночи. Эх! Иди уже, Костя, не трави душу.

Первой новостью стало письмо, которое я нашел в своем почтовом ящике. Судя по штемпелю, оно пролежало около двух недель. В нем была копия заключения о смерти Натальи Витальевны Скворешиной в результате сердечного приступа. Секунд пять не мог понять, какое отношение имеет ко мне смерть этой женщины, и только брошенный взгляд на адрес заставил меня вспомнить. Калуга. Умерла бывшая хозяйка этой квартиры – моя фиктивная жена. Теперь ее больше не было, осталась только эта бумажка. Нетрудно было догадаться, что заключение о смерти прислала ее сестра. Заглянул в конверт. Больше никаких бумаг в нем не было.