Владислав Савин - Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт

– А все! – говорю я. – Лишь вывод в самом конце. И указать, что делать.

Так подумай же, прочитавший это, и реши, за кого ты – за недобитых фашистских бандитов, которые завтра будут болтаться в петле, если не успеют сбежать быстро и далеко – или за советскую власть?

Никакой помощи самозваному фашистскому «комитету»!

Не давать им продуктов, вещей, транспортных средств – при угрозе грабежа, прятать или приводить в негодность.

Кто может оказать содействие в восстановлении порядка – приходите в ближайший военкомат или отдел милиции, где будут формироваться отряды народной самообороны.

– Анка, ты что? – удивляется Смоленцев. – Бандеровцы, наверное, половину райотделов и военкоматов уже захватили! Или возьмут к вечеру. И не боишься, что бандеры толпой прибегут, кто сообразит вовремя перекраситься?

– А куда тогда? – спрашиваю я. – Где наши держатся еще? Дай список. А насчет «перекраситься», так это уже циркуляром можно указать. Чтобы сомнительных изолировали – а в строй лишь местных, кого знают. Или, считаешь, вычеркнуть вообще?

– Оставь, – машет рукой Юрка, – местные и город, и людей хорошо знают, так что армии будет помощь. А технические детали продумаем еще. Дальше?

Населению же настоятельно рекомендуется оставаться дома. Запереть ворота, двери, окна и не впускать подозрительных незнакомых людей. При начале боевых действий укрыться в подполе, погребе, подвале, во внутренних помещениях подальше от окон. Или же в бомбоубежищах, под руководством домового комитета.

Сообщать в органы милиции или же командованию ближайшей воинской части об укрывающихся бандитах.

Помните, что советский закон сурово наказывает за соучастие в попытке свержения советской власти.

– Тут еще можно что-то вставить. «Удержите родных и близких от глупостей – коль не хотите сами после вдовами и сиротами быть, или ждать главу семьи двадцать пять лет», – заметил Юрка. – Как бы это вписать? А в общем хорошо получилось, Анка! Неплохо бы еще фотографии Кука вставить и кого еще у нас есть – товарищей из НКГБ запросить, если дадут добро. Ну что, поехали – сначала на утверждение расширенному составу нашего штаба, доработать с учетом замечаний и гнать на Институтскую! Ой, что после в Киеве начнется – когда народ поймет, кто их дурачил!

Мне не смешно. В городе сейчас, пожалуй что, анархия, а не прямо бандеровская власть. Так что есть все шансы успешно отпечатать тираж и развести по точкам. А после, когда Кук поймет – распространителей и расклейщиков будут просто убивать на месте. И тогда не будет уже смысла в маскировке – в Киеве начнется открытый бандеровский террор. Но лишние с улиц уберутся – и только бы ночь и день продержаться, пока Красная армия порядок наведет!

Из протокола допроса

Гражданин начальник, я не предатель! При немцах не полицаем был и, упаси боже, не карателем, а лишь писарем в управе. И нашим помогал, подполью, весной сорок третьего. У меня даже бумага была, подписанная товарищем Облаченко, командиром партизан, что я за наших, честно! Вот только затерялась она – а дружбан мой прежний, Петруха Головань, на меня показания дал, меня и загребли.

В «ноль три – двадцать семь» [52] Лагерь под Киевом для подозреваемых в сотрудничестве с немцами, не ГУЛАГ, а именно фильтр, функционировал по весну 1946 г. я в изоляторе сидел. Думал, разберутся, выпустят – а тут эти пришли! Спросили, хочешь с нами, или дальше в кутузке сидеть – я и не понял сначала, что это бандеры, они же «за народ, за справедливость» поначалу кричали, и флаги красные! Свобода, ну и захотел, как говорят, на подножку вскочить!

А меня, как пострадавшего от советской власти, сразу в оборот – вот тебе винтарь, и теперь ты рядовой второй сотни четыреста сорок четвертого куреня, друже подхорунжего слушать во всем, за неподчинение расстрел! И никуда уже не деться – делай, что велят! Остальных освобожденных тоже в строй распихали, кого куда. Гражданин начальник, я ничего не сделал, ни в кого не стрелял, лишь бегал со всеми, со зброей! И мне горилки поднесли, задарма, так что не помню я толком почти ничего!

А в день второй, когда наши, советские, агитацию вели, листовки расклеили по всему Киеву и с самолетов разбросали – пан сотник и хорунжие ругались страшно, отбирали и пистолетами грозили. Но шила в мешке не утаишь – все равно читали и пересказывали. И еще репродукторы уличные орут – тут пан сотник со злости приказал в них стрелять. И бить в ответ тех, кто на улице спросит – так это правда, вы за фашистов? Нет, не убивали – лишь кулаками, сапогами, прикладами, вроде никого до смерти не убили.

Тогда понял я, во что мы вписались, и решил, что дальше мне не по пути. Это ж надо совсем безголовым, чтобы сейчас за фашистов – вышак будет всем! И разговоры уже ходили, что нас войска окружают, причем такие звери пришли, что целую сотню одними ножами вырезали ночью, а командира куреня в плен уволокли – а завтра никому пощады не будет. Как случай представился, уже под вечер, я в сторону откололся, винтарь бросил, и тикать! Думал, в такой заварухе затеряться нетрудно – и до дома, до хаты, или прибьюсь куда в артель, не в банду, боже упаси! Честно зарабатывать, и никаких больше авантюр!

И едва за окраину вышел, на дороге проселочной служивым попался. Вроде солдаты, а в тельняшках. Документ спросили, а нету, на плечо мне глянули, синяк увидели и озверели! Гражданин начальник, я ж только по репродуктору стрелял, не в человека! А эти матросики меня чуть не прибили, прикладом зубы вышибли, сапогами все печенки отбили напрочь! А старшой их назвал меня «бандеровской мордой» и сказал, что «в СМЕРШ сдадим, где ты пожалеешь, что вообще на свет родился». И сдали. А я не предатель, не бандеровец, один только день бес попутал – гражданин начальник, за что?

Резолюция внизу: Участие в вооруженной банде доказано – передать дело в трибунал. Следователь СМЕРШ Сидюк.

Лючия Винченцо (Смоленцева).

Киев, горком, день 24 июня 1944 г.

Женщинам нарядными быть – не грех! Готова поспорить о том даже с самим его святейшеством, при всем к нему огромном уважении. Ведь иначе не быть мне сегодня живой! Да и Анне, возможно, тоже.

Это платье я увидела в витрине на Крещатике. Мы ехали из «Националя» в ЦК и, конечно, не могли задерживаться по пути. Но позже я также мимоходом упомянула о том своему мужу и сама почти уже забыла за последующими событиями. Затем мой рыцарь оставил меня с Анной, а сам ездил в гостиницу забрать оставленные вещи. А когда вернулся, то, отозвав меня в сторону, достал из мешка то самое платье!

– Галчонок, вот, подарок тебе, пока еще мир. Завтра, наверное, будет уже не до того.

А я даже примерить его тогда не успела, потому что началась эвакуация из дворца на Крещатике в дом-крепость на холме у Днепра, и надо было спешить! А после в городе началась война, и я, провожая своего рыцаря на бой, молилась господу и мадонне, чтобы он вернулся живым и невредимым! На второй день здесь было спокойнее, с того берега реки пришли солдаты, заняли оборону на холме, и прибыли люди из НКГБ, тут же занялись своими делами, и Анна, регулярно связываясь по ВЧ со штабом округа, говорила после, что подходят все новые войска. Мой муж, мой рыцарь снова уходил в город – и насколько спокойнее мне было бы быть рядом с ним, но он категорически возражал, требуя, чтобы я оставалась тенью Анны, сопровождая ее всюду. А я была уверена, что ничего опасного не случится, ну какие враги могут быть здесь, в штабе?