Георгий Антонов - Цурюк

— Передайте ему, чтобы спускался. Вы оба свободны.

Вскоре дьякон, затравленно озираясь, присоединился к священнику. Защищённые от гнева толпы цепью латышских стрелков, они взгромоздились на телегу и, сопровождаемые бранью и комьями навоза, скрылись в лесу.

— Ступай и больше не греши! — пустил вслед Блюмкин и повернулся к Левину.

— Не пойму я вас, Борис Викторыч. С Гапоном вы, помнится, не так церемонились…

Через час цеппелин товарища Сталина показался из-за деревьев. Выслушав доклад комиссара, Коба мудро усмехнулся в усы.

— А ведь Борис прав. У нас на Руси мучеников чересчур любят. Пусть обломаются. Жирно им будет — столько наговняли по жизни, а тут вдруг бац, и в рай! Пускай работать идут. Придёт время — построим специально для таких трудовые лагеря. Проповедовали страдание — нате, наслаждайтесь!

Ночью дирижабль причалил в Рябиновке. С востока в зареве канонады накатывался колчаковский фронт. Левина, уснувшего после переживаний в своей каюте, Коба заботливо велел не будить. А сам, в сопровождении Якова Блюмкина, направился в штаб.

Будённого в расположении застать не удалось — он лично объезжал позиции, воодушевляя бойцов стоять насмерть. Ночь была светла, Луна в обрамлении звёзд отбрасывала таинственные тени. Сталин, отпустив Якова, отправился прогуляться по тщательно охраняемой территории. Редкие минуты одиночества… В кустах запела ночная птица, и стихи начали всплывать в голове сами собой:

Нет, «людей» нехорошая рифма — «Похудей… иудей… му…». Чёрт знает, что за рифма! — Коба набил трубку и привычно затянулся, стараясь подольше не выпускать терпкий дым. «Владей. Вот именно, людей — владей!»

За амбаром он вдруг увидал колышущееся зеленоватое марево. Бесшумным шагом, словно боясь спугнуть чудо, Коба направился на свет. Внезапно в ушах его начал отдаваться всё нарастающий тревожный пульс. Или это сердце так колотится? Странную траву прислал товарищ Шаумян…

Потом всё с грохотом кануло в зелёной вспышке — и он сам провалился в небытие.

Тщетно привыкшая к сталинским фокусам охрана до полудня обыскивала каждый дюйм территории. На этот раз всё было более, чем серьёзно. Пришлось телеграфировать в Кремль:

— Товарищ Сталин исчез.

— С-сука любовь! — от обиды Катерину трясло.

Хотелось выть на Луну, сияющую в оконном провале Рябиновки… Некстати это всё — с минуты на минуту должна появиться погоня.

— Не реви! — встряхнул её за плечи мазык, — Большое дело — облапошилась. Все прокалываемся когда-нибудь.

— Верить, получается, вообще никому нельзя. Всю жизнь думала, что Левин — это Левин! Я к нему всей душой, обрадовалась — а тут… Какой-то террорист половой вместо него.

— Послушай… В сущности ведь что Левин, что Савинков — просто аватары, разные образы пустоты, и это не повод реветь, как лохушка.

— Лохушка и есть! — Катю всё пуще разбирало, — Всё ведь видела — и родинка неправильная на щеке, и глаза злые… Любовь — морковью, но совокупляться с разными аватарами мне, знаешь, как-то впадлу.

— Да ладно — просто считай, что Савинков — это Левин сегодня. Тем более, по большому счёту так оно и есть…

— Что такое?

— То самое. Твой Левин — очередное земное воплощение культового террориста Бориса Савинкова. Который просочился через Портал — и отымел тебя за баней без всякой задней мысли. Ещё вопросы?

— Оба-на! — плечи Кати недоверчиво дёрнулись. — Ну, а я тогда чьё воплощение?

— Ты-то? А самой ничего не мнится?

— Не знаю… Германию какую-то постоянно вижу во сне… Садик с розами, и замок на горе… А потом меня увозит русский принц на белой «испано-сюизе»… Ну, это такое старинное авто, я в «Гугле» проверяла. Нормальные девчачьи бредни, в общем…

Дед Коля молча взял её ладонь в свои и задержал. У Кати на секунду мелькнуло дурацкое чувство, что он сейчас поцелует ей пальцы. Впрочем, смутный кайф тут же обломала вбежавшая в комнату Лили Марлен.

— Атас, менты!

— А Дерендяй чего? — обернулся к внучке старец.

— Чучело-мочало! Как всегда, дружит с насекомыми.

— Ладно, уходим, — дед вскочил и, ухватив Катю под локоть, поволок её по тёмному коридору. Скользкими каменными ступенями троица спустилась в подвал. Пахнуло сыростью. Осознания происходящего у Кати не было — ноги перебирали сами, как в трансе. Лили Марлен захлопнула массивную дверь и чиркнула зажигалкой. Сине-белый огонёк начал, искрясь, укорачивать пороховой запал петарды…

Пробираясь дальше по подземному ходу в полной тьме, беглецы услышали сверху топот ментовских сапог и отзвуки русского мата. Когда наконец вынырнули через сплошной малинник к ручью, сзади что-то оглушительно грохнуло, и их отшвырнуло наземь. Почва вздыбилась и просела. Предсмертных стонов слышно не было — тела государевых людей мать-Земля приняла молча…

— Чей-то бойфренд по ходу отлетел в Валхаллу, — скорчила траурную гримаску Лили Марлен. — Террористу намба уан Борису Савинкову — прощальный пионерский салют.

Катя не вдруг поняла, что случилось. Уши были заложены, рот безвольно скривило судорогой.

— Не грузись, Катюха… — старый скоморох впервые на её памяти выглядел смущённым. — Понимаешь, бзик у Лильки на всякие технические пакости. Не может без фейерверков. Изъян воспитания, безотцовщина… А что до твоего мужика, просто прими для себя на веру: «Левин жив.» И когда-нибудь, чует моё сердце, вы ещё обязательно с ним встретитесь…

— Не в этой жизни, — разрыдалась лицом в ладони Катя.

Тамбова вышвырнуло взрывной волной наружу, хорошо приложив спиной о дерево. Сколько он провёл в отключке — неизвестно, но пыль успела осесть. Майор застонал и понемногу начал приходить в себя, хотя в глазах ещё двоилось. Первый вопрос был — где опергруппа? Второй — что за тип в сапогах сидит орлом на одиноко высящемся посреди обломков унитазе? Рябоватый усач в полувоенном френче напряжённо отслеживал из-под прикрытых век все телодвижения майора, сжимая в зубах потухшую трубку. Вот в ночной тиши раздался недвусмысленный звук. Тамбов потянулся к кобуре, но она оказалась пуста — пистолет при взрыве отшвырнуло куда-то.

— «Правды» у вас нет? Или другой пролетарской газеты? — осведомился человек во френче. Майор тупо помотал головой.

— Ильич в Шушенском как-то обмолвился, что важнейшим является говно. Кто не страдал запором, вряд ли сможет понять всю беспощадную логику ленинской мысли, — Коба сошёл со своего трона и, подтёршись лопухом, натянул штаны.