Александр Михайловский - Жаркая осень 1904 года

– О, это было… восхитительно… замечательно… великолепно… – прерывисто ответила я, совершенно непроизвольно блеснув несколькими русскими синонимами.

– Ну что, может, повторим? – шепнул он мне, не торопясь вставать.

Но я вдруг ощутила, что наше приключение подействовало на меня совершенно неожиданным образом – горячие волны перекатывались где-то внизу живота, и все тело била незаметная дрожь; мне немедленно хотелось оказаться наедине с мужем…

Кажется, он все это прочитал в моих глазах, поэтому, не дожидаясь моего ответа, он поднялся на ноги и помог подняться мне. Наша одежда вся была облеплена снегом, и мы, глядя друг на друга, вновь расхохотались. Муж вернул сани хозяину, поблагодарил, дав ему еще один двугривенный, и мы поспешили домой.

А дома горел камин, и нарядная елка сверкала, радуясь нашему приходу; пахло пирогами, которые ждали своего часа – это был мой дом, наполненный уютом и любовью…

28 (15) декабря 1904 года.

Североамериканские Соединенные Штаты.

Нью-Йорк.

Князь Амиран Амилахвари,

он же штабс-капитан Бесоев Николай Арсеньевич

Моя встреча со сливками нью-йоркского общества, состоявшаяся десять дней назад, прошла на самом высоком уровне. Полковник Хаус (забавно, что в армии он не служил ни дня, а свое «звание» получил как знак уважения – на Юге Штатов суды или местные власти таким способом старались ублажить влиятельных лиц) оказался человеком нудным и скучным, как осенний дождь. После того, как Джейкоб Шифф представил ему меня, полковник прочел мне небольшую лекцию о том, что «Россия – это варварская страна, и неплохо было бы привнести в нее немного демократии со стороны». Именно «привнести» – Хаус говорил об этом так, словно Россия в его представлении была логовом дикарей-каннибалов, а белые цивилизаторы из САСШ взвалили на себя нелегкую ношу по введению в этой стране вегетарианства.

Я терпеливо выслушал ахинею, которую нес этот матерый русофоб и будущий «делатель президентов», кивая ему и поддакивая. Почему-то мне вдруг вспомнился план Хауса, который он обнародовал в 1918 году. Суть его заключалась в расчленении того, что останется от Российской империи, на несколько «независимых государств», дипломатическое признание и оказание им финансовой помощи, причем в последующем эти государства будут находиться под протекторатом Америки.

Ну, а пока полковник готовил почву для свержения царской власти и заодно всячески подталкивал европейские страны к вооруженному конфликту. Создание союза Германии и России очень не понравилось американским банкирам, и потому единомышленники Хауса по ту и по эту сторону Атлантики не жалели денег для того, чтобы развалить ось Берлин – Петербург и устроить в России кровавую смуту.

Как я понял, Джейкоб Шифф пригласил полковника на своего рода «смотрины». Тот должен был поближе познакомиться со мной и вынести вердикт – можно ли мне доверить руководство подрывной деятельностью против самодержавия на юге России или нет. Впрочем, выбор у этих господ был ограничен. Стараниями «конторы» Деда нашего, Александра Васильевича Тамбовцева, радикалы из числа российских революционеров были или уничтожены, или сидели в каталажке и ждали суда, который будет не в пример суровее прежнего. Вряд ли они теперь отделаются простой ссылкой в места не столь отдаленные, из которой они обычно сразу же делают ноги. Каторга для них будет самым гуманным видом наказания. А многим придется познакомиться с хмурыми и неразговорчивыми мужичками с веревочными петлями в руках.

Кроме того, стараниями Кобы и Ленина самая здравомыслящая часть революционеров благоразумно отошла от активной политической деятельности и занялась общественно полезным делом, сотрудничая с властями империи на местах. Так что заокеанским господам – спонсорам грядущего русского бунта – приходится искать новых лидеров, которые бы взяли на себя руководство изрядно прореженными радикальными группами в России.

Видимо, я произвел на Шиффа и на полковника достаточно благоприятное впечатление. Поговорив со мной еще с полчаса, Хаус откланялся, а Шифф предложил мне свой автомобиль для того, чтобы доставить меня до дома. На прощание он вручил мне свою визитку, пояснив, что если я покажу ее людям, с которыми мне вскоре предстоит встретиться, то она послужит для них чем-то вроде пароля.

И вот сегодня мне предстоит рандеву с одной весьма колоритной личностью. Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская пользовалась среди патриархов революционного движения немалым авторитетом. Ее даже называли «бабушкой русской революции». Сия шустрая и бойкая шестидесятилетняя дама еще в молодости якшалась с кружками «чайковцев», «ходила в народ», за что и получила пять лет каторги. Срок она отбывала на знаменитой Карийской каторге, откуда весной 1881 года совершила дерзкий побег. Правда, компанию, в которой она пустилась в бега, довольно быстро поймали, и к прежним пяти годам каторги Екатерина Константиновна получила «довесок» – еще четыре года. После каторги была сибирская ссылка, из которой ее освободила амнистия, объявленная императором Николаем II по случаю своей коронации. Но Брешко-Брешковская снова стала «раздувать из искры пламя», перешла на нелегальное положение и вела революционную пропаганду среди крестьян. Один из вождей партии эсеров Виктор Чернов вспоминал: «…Бабушка витает по всей России, как святой дух революции, зовет молодежь к служению народу, крестьян и рабочих – к борьбе за свои трудовые интересы, ветеранов прошлых движений – к возврату на тернистый путь революции. “Стыдись, старик, – говорит она одному из успокоившихся, – ведь эдак ты умрешь со срамом, – не как борец, а на мягкой постели подохнешь, как изнеженный трус, подлой собачьей смертью”».

В Минске Брешко-Брешковская познакомилась с другим пламенным революционером – Герш-Исааком Гершуни. Вместе они основали партию социалистов-революционеров. Именно эта дама стояла у истоков политического террора в России. Брешко-Брешковская хорошо была знакома с Евно Азефом, Борисом Савинковым, Егором Созоновым и Иваном Каляевым.

Правда, к 1904 году она уже была в эмиграции. В поисках финансирования остатков того, что когда-то было всесильной боевой организацией эсеров, она в октябре 1904 года приехала в САСШ. По указанию Джейкоба Шиффа мне предстояло сегодня встретиться с этой «старушкой-веселушкой» и обсудить с ней возможность использования уцелевших от разгрома эсеровских ячеек для продолжения террористической деятельности.

Старушка, несмотря на свой возраст, развила бурную деятельность, и договориться с ней о встрече было довольно трудно. Она разъезжала по городам и весям Соединенных Штатов, собирала огромную аудиторию, на которую рассказывала об ужасах царской каторги и призывала помочь хотя бы центом русским революционерам, которые «лили кровь, гибли на эшафотах и гремели кандалами в ужасной Сибири». Как вспоминал один из лидеров русских либералов князь Петр Долгоруков: «Брешко-Брешковская говорила, что мы, либералы, должны приступить к более решительным действиям» , и если «мы сами не способны на террор, то должны, по крайней мере, содействовать террористам» …