Геннадий Марченко - Возвращение [litres]

Наплевав на валяющиеся в грязи купюры – гонорар с выигранного боя, двигаюсь к этой куче-мале. И вижу, как Пабло с грехом пополам выбирается из-под неподвижного тела моего сокамерника и, прихрамывая, бросается прочь. Чувствуя, что что-то не так, опускаюсь на колени и не без труда переворачиваю Молчуна на спину, с болью взирая на торчавшую из его живота рукоятку самодельного ножа. Удар был нанесён в правую часть, как раз в район печени. На автомате прикидываю, что лезвие было сантиметров пятнадцать, а Молчун Лу не такой уж и толстый, скорее, просто большой, выходит, печень мексиканец ему по-любому порезал. Вытащить нож – опасно, кровь затопит брюшную полость, оглянуться не успеешь, как вся она там и скопится. Прикладываю два пальца к сонной артерии и чувствую слабое биение пульса. Молчун вздрагивает, открывает глаза, наши взгляды скрещиваются, и я чувствую, что осталось Лу совсем немного. Вытаскивай нож, не вытаскивай – исход один. И я говорю:

– Всё будет нормально, ты только потерпи немного, я вызову охрану, они тебя отнесут в лазарет.

На что толстые губы Молчуна отвечают подобием болезненной улыбки, а его пальцы сжимают мои.

– Я их… – Дальше что-то очень тихо.

– Что? – наклоняюсь я ниже, чтобы понять, о чём он.

– Я их не убивал. – И Молчун Лу испускает дух, взирая стекленеющим взглядом куда-то в изрыгающую влагу небо.

Я продолжаю держать свои окровавленные пальцы в его руке и чувствую, как она холодеет, а внутри у меня – ноль эмоций, какое-то безразличие ко всему, полная апатия. И даже с равнодушием зафиксировал, как на опавшую грудь Молчуна взобралась крыса. Села и стала тыкать носом ему в подбородок. А потом, видно поняв, что дела плохи, повернула мордочку ко мне. И я в чёрных бусинках её глаз словно прочитал немой укор, мол, что же ты своего сокамерника не уберёг?

Высвободив руку из оцепеневших пальцев Молчуна, я стащил с себя робу, зубами оторвал полосу ткани и кое-как перетянул своё левое предплечье выше раны. Потом, напялив на себя драную рубаху, протянул руку к крысе. Та, пару секунд подумав, взобралась на мою ладонь, и я спрятал её за пазуху.

«Ну вот, очень вовремя!» – подумал я, увидев бегущих в нашу сторону двух охранников с M-1 Garand наперевес.

– Всем лежать, никому не двигаться!

– Тут и так все лежат, – кое-как двигая языком, ответил я.

– Заключённый Бёрд? Что тут произошло?

– А вы сами не видите?

– Я вижу, что здесь случилось настоящее побоище, и… Это что, Молчун Лу? Он что, мёртв?

– Как видите.

– Кто это сделал?

– Пабло, главарь вот этих ублюдков, – кивнул я на копошащиеся в грязи тела.

– Так… Адам, вызывай подмогу, а я пока подержу их на мушке.

Дальнейшее помнилось смутно. В голове почему-то сидела мысль, как бы не потерять Бу-бу, и я крепко прижимал к себе затаившегося за пазухой зверька, даже когда врач накладывал мне швы. К тому времени я потерял слишком много крови и почти ничего не соображал. Запомнил, как появился директор Диксон, что-то участливо спрашивавший, я что-то отвечал, но что – напрочь вылетело из головы.

А потом наступило забытьё. Но, что самое интересное, когда я очнулся в лазарете, причём переодетый в чистое, крыса так и была при мне, сидела за пазухой. Как это объяснить, я не знал, а спросить у медсестрички, которая помогала местному доктору, мастеру на все руки, я не решился. Вдруг она и не знает про Бу-бу, а если узнает, заставит от неё избавиться? Кстати, вообще это самец или самка? Выясню это, быть может, но попозже.

Оказалось, я сутки провалялся без сознания, под капельницей с физраствором. Иголку из моей вены не вынимали потом ещё три дня, а на второй день, как я очнулся, меня навестил Диксон и с ним какой-то мужик, представившийся следователем системы исправительных учреждений штата Калифорния. Диксон при нём держался скромно, а я, решив, что покрывать подонков не стану, выложил всё как на духу. Следователь записал мои показания, дал прочитать, расписаться и отбыл вместе с директором. К счастью, за всё время беседы крыса не сделала попытки меня дискредитировать, сидела за пазухой тихо, как мышь… Вернее, как большая мышь.

Генри Диксон вернулся спустя примерно полтора часа, вырвав меня из дремотного состояния.

– Маховик запущен, теперь нашей тюрьме не избежать полной проверки, – обречённо выдохнул он, словно обращаясь не ко мне, а к кому-то другому. – Придётся ужесточить режим, как минимум на первое время. Надеюсь, дело не дойдёт до самого высокого руководства и нас не начнут третировать проверками. – Он снова вздохнул, вытирая пот со лба носовым платком.

– Молчун Лу мне перед смертью сказал, что он не убивал, – тихо проговорил я.

– Что? Кого не убивал?

– Наверное, своих родителей. Других обвинений, насколько я знаю, на нём не висело.

– Хм, не знаю, не знаю… Следствие доказало его причастность к их смерти, он провёл всю ночь в доме с трупами родителей, а перед смертью мало ли что в мозге происходит. Может, вообразил, что их убил кто-то другой. Да и что говорить, Молчун уже отправился к своим родителям… Ладно, мистер Бёрд, поправляйтесь, думаю, денька три вы тут ещё проваляетесь. А мексиканцев и в первую очередь Пабло Эстебана ждут серьёзные проблемы. И кстати, – положил он что-то на тумбочку, – ваш гонорар. Может, не всё в грязи удалось найти, но большая часть здесь точно.

Диксон ушёл, а я равнодушно посмотрел на смятые, в пятнах засохшей грязи купюры и движением руки скинул их на пол. Пусть он их себе засунет в одно место.

– Вот он! Вот он, богохульник, дьявол во плоти, исчадие ада! – Указующий перст Чокнутого Мо был направлен в мою сторону, а его паства в количестве примерно полутора десятков человек явно намеревалась меня линчевать.

Отбиться нереально, тем более мне ещё даже не сняли швы с резаной раны на левой руке. И бежать некуда, вся эта масса готовых линчевать меня людей, точнее нелюдей, толпилась у входа в мою камеру. Оставалось лишь с честью принять смерть, и я с отчаянным воплем ринулся вперёд…

– Эй, ты чего?

Я открыл глаза и облегчённо выдохнул. Подушка подо мной была мокрой от пота, как и я сам. А мой новый сосед по камере итальянец Лука, только два дня назад доставленный в тюрьму отбывать семилетнее наказание за вооружённый разбой и тут же получивший от земляков прозвище grillo (в переводе с итальянского «сверчок»), из-за небольшого роста стоял ногами на своей шконке, только таким образом сумев дотянуться до меня и растолкать.

– Ты чего, Фил, приснилось что-то плохое?

Вытерев со лба пот, я облегчённо откинулся на подушку и, глядя в сумрак перед собой, пробормотал:

– Ага, что-то плохое. Извини, если помешал тебе спать.

– Да ладно, всё равно уже светает, скоро, наверное, подъём.