Михаил Ланцов - Весь цикл «Десантник на престоле». Шесть книг

— Ты считаешь, что я буду болтать?

— Конечно. Скажешь маме по секрету, та еще кому-нибудь, так же по секрету. А потом выясниться, что об этом весь Санкт-Петербург знает. — Император задумался, внимательно рассматривая своего сына секунд двадцать, после чего, хмыкнув, сказал:

— Я даю тебе слово. Этот разговор останется только между нами. — Саша одобрительно кивнул и вновь задумчиво замолчал. Выждав где-то с минуту и уже буквально кожей чувствуя, что император готов нарушить тишину, он поднял свой взгляд и твердо посмотрел в глаза императору:

— Отец, я умер седьмого ноября одна тысяча восемьсот семьдесят восьмого года. — Сказал Саша совершено спокойным тоном и вновь сделал паузу, внимательно наблюдая за императором.

— Что?!

— Я умер седьмого ноября одна тысяча восемьсот семьдесят восьмого года в Ливадии, после нескольких осколочных ранений полученных в битве под Пловдивом в январе того же года.

— Саша, ты себя хорошо чувствуешь? Позвать за лейб-медиком? — Александр Николаевич слегка встревожился, подумав, что с его сыном случилось что-то не хорошее. Книжек там начитался. Но Саша встал, подошел к нему, и прямо, уверенно посмотрев в глаза совершенно спокойным, твердым голосом сказал:

— Пап #225;, вы же хотите узнать обстоятельства происходящих событий?

— Д… да… — Император прибывал в растерянности, ибо просто не знал, как себя везти и что думать. Слишком неожиданным, оказалось для него, услышать подобные заявления. Согласитесь, не каждый день вам в подобном признаются. И пока император пытался собраться с мыслями, великий князь вернулся на диван, дабы легкая дрожь в ногах и руках не выдавали в нем крайнего волнения. Усевшись, он принял максимально нейтральную позу, можно даже сказать расслабленную позу, и продолжил.

— Все достаточно просто и сложно одновременно. — Саша старался говорить не спеша, буквально взвешивая и смакуя каждое слово. — Я — это действительно Я, но есть нюанс. Я уже прожил свою жизнь один раз. Что-то успел, что-то нет. Но это все не столь важно, так как в самом конце, когда я уже был без осознания происходящего вокруг меня, а жизнь стремительно уходила из израненного и раздираемого мучениями тела, мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться. — Саша снова выдержал паузу, улыбнулся и уже с легкой улыбкой сказал: — Мне предложили прожить свою жизнь заново и…

— Кто?

— Я не задавал этот вопрос. Согласись, он не для тех обстоятельств. От Бога ли оно исходило или от Дьявола мне тогда доподлинно было неизвестно, а времени на метания совершенно не оставалось. Не могу сказать, что это не важно, но, как говорят, утопающий за любую соломинку готов ухватиться. Впрочем, событие в храме Михаила Архангела, дало вполне однозначный ответ на этот вопрос. — Саша продолжал смотреть в глаза императору, выражая всем своим видом полное спокойствие и уверенность в сказанных словах. Наступила тишина, которая, впрочем, продлилась секунд двадцать, после Александр Николаевич взбаламучено забегал по кабинету пытаясь собраться с мыслями.

— Но как это возможно?

— Увы, пап, подробности данного обстоятельства мне недоступны. Последнее, что я помню, это какой-то мираж и легкий вопросительный шепот на грани сознания. А потом я потерял сознание, и пришел в себя в первое утро своего десятилетия. Первые дни мне даже казалось, что все те годы мне приснились — столь нечетки и обрывочны были воспоминания. Но постепенно, туман начал рассеиваться и, словно горные пики, стали проступать самые яркие моменты моей прошлой жизни. Да, горные пики, именно так. Очень похоже. Знаешь, я не раз видел подобное по утрам там — в семьдесят седьмом, там, в горах Болгарии. Это только один эпизод из множества, которые мне тогда поначалу снились. После таких снов я стал задумываться, проверять некоторые вещи, впрочем, глядя на сверстников, я совершенно не ощущал себя ребенком. Через недели две я пришел к выводу, что все это действительно было. А потом, где-то месяц спустя, меня стали посещать ужасные сны, буквально кошмары. Далеко не каждую ночь они приходили, и еще реже я их запоминал, но постепенно приходило понимание того, что это картины будущего. Какие-то фрагменты мозаики. Подсказки и предостережение от того, что нас может ожидать через пятьдесят-сто лет. — Александр Николаевич задумчиво хмурился и теребил лоб, впрочем, Саша, сделав краткую паузу, продолжил. — Теперь ты понимаешь, почему я не стал рассказывать это даже Левшину? Я боюсь, что мои слова могут попасть в уши к нашим врагам. И тогда я проживу не больше месяца. В лучшем случае. В худшем меня попробуют похитить и долго пытать, дабы выудить все, что я только могу сказать о грядущих днях.

Саша беззастенчиво и нагло врал, заливаясь соловьем и совершенно не краснея, тем более что проверить сказанное им император не сможет в принципе. Да и вообще никто не сможет. Но что ему оставалось делать? Говорить правду? А зачем? Ведь это сразу станет концом всей его эпопеи в роли будущего императора. Печальным, надо заметить, концом. Поэтому он крутился, как мог. Впрочем, дело облегчало то, что Александр Николаевич и сам ожидал какой-то мистики в духе спиритуализма, что в те времена стал очень модной новой тенденцией в высшем свете. А потому ложь Саши легла на благодатную почву, и, в целом, император довольно адекватно воспринял эту информацию.

Саша не стал рассуждать о вариативности времени через такие понятия, как «точка бифуркации» и «эффект бабочки» — человеку середины девятнадцатого века это показалось бы простым сотрясанием воздуха. Тем более что того, прежнего варианта истории, для отца не существовало — он остался где-то в воспоминаниях и рассказах самого Александра. Саша поступил иначе и стал опираться в своих доводах на мистический аспект, который, как уже говорилось выше, был ультрамодным новым течением в среде европейской аристократии. В общем, объяснялись они довольно долго, однако результативно. Поэтому, хоть и с великим трудом, но у Саши получилось убедить императора в правдивости своих слов. Или, по крайней мере, великому князю так показалось. Впрочем, те незначительные знания в области психологии общения, которыми он обладал, давали вполне однозначно понять, что либо Александр Николаевич не воспринимал то, что говорил Саша как ложь, либо являлся кандидатом в «народного артиста Российской империи» по секции театральной игры.

— Пап #225; ты же понимаешь, что такое нельзя рассказывать широкой публике?

— Такое вообще никому нельзя рассказывать, — император все еще прибывал в задумчивом состоянии.

— Поэтому я и молчал.

— Я все понимаю.

— Ты думаешь о том, как все это преподнести двору? — император заинтересованно посмотрел на сына.