Анатолий Дроздов - Зауряд-врач [СИ]

Паники нет, как и радости. Опыт позволяет понять, что не брежу – слишком четкие ощущения. В бреду чувства смазаны, превалирует одно. Например, страх. Но его нет. Я могу осмотреться по сторонам, пощупать топчан и стену. Тактильные восприятия четкие, руки и ноги подчиняются. Отсюда вывод: непонятным образом мое сознание оказалось в другом теле. Такое возможно? Прежде б не поверил, однако действительность убеждает. Вспоминаем. Я прооперировал мальчика, у него был аппендицит. Отдал ребенка отцу и остался курить у палатки. Я этим не увлекаюсь, но иногда тянет. Хотиненко убежал сворачивать госпиталь, Ольга ушла следом. Я стоял один. Прилетела мина и взорвалась передо мной. Я погиб? Скорее всего. Уцелеть в такой ситуации маловероятно. А как же вертолет, трупы? Это бред. Спутанное сознание, непонятная жара. Мне было плохо, отсюда видение. На деле разум, покинув мертвое тело, переселился в другое. Это факт, и я его отлично осознанию.

Кем был хозяин тела? Не знаю. Его присутствия я не чувствую, и это хорошо. Раздвоение личности не лечится. Вторая сторона этой ситуации – неизвестность. Человек живет в обществе. У него есть имя и фамилия, родственники и друзья, профессия и работа, наконец. Знаний об этом у меня никаких. Ну, и что дальше? Как жить?

Размышления прерывает скрип двери. В комнату входит молодая женщина. На ней белый передник с красным крестом на груди, под ним – платье до пят, на голове белая косынка с красным крестом. В одной руке – швабра, в другой – ведро. Поставив ведро на пол и прислонив швабру к стене, женщина принялась полоскать тряпку. Я наблюдал за этим с изумлением. Швабра – деревянная, ведро – медное! Красный крест на переднике. Что за хрень? Где я?

Вместе с девушкой в комнату ворвался запах хлорки. Издалека донеслись стоны. Больница? Я присмотрелся к уборщице. Девушка, совсем юная. Круглое лицо, не сказать, чтоб красивое… Фигура рыхловатая, с фитнесом не дружит. Косынка на голове скрывает волосы, цвета не разглядеть. На ногах какие-то допотопные башмаки.

Отжав тряпку, уборщица шлепнула ее на швабру и стала тереть пол. Запах хлорки усилился. В мою сторону девушка старательно не смотрела. Это почему? Дождавшись, когда она, склонившись, сунула швабру под мой топчан, я тронул ее за плечо.

— Девушка?

Ответом был визг – громкий и заполошный. Бросив швабру и едва не сбив ведро, уборщица вылетела из палаты. Что с ней? Я выгляжу страшно? Долго думать не пришлось. Послышался топот, и в палату ворвалась толпа. Ну, насчет толпы мне показалось. Гостей оказалось трое: мужчина в белом халате и с такой же шапочкой на голове и еще двое в военной форме с фуражками на головах. Последней явилась знакомая уборщица. Она замерла у дверей, не решаясь пройти дальше.

Подбежав к топчану, гости уставились на меня.

— З-здравствуйте! — прохрипел я. В горле будто наждачкой прошлись.

Не отвечая, мужчина схватил мою руку и приложил пальцы к лучевой артерии. Некоторое время слушал пульс. Затем бросил руку, наклонился и заглянул мне в глаза. После чего приложил тыльную сторону ладони ко лбу.

— Ничего не понимаю! — сказал минутой спустя. — Пульс частый, но хорошего наполнения, температура повышена, но немного, зрачки в норме. Живой?

— А был мертвый? — поинтересовался я.

— Вроде, — сказал он и смутился. — Принесите стул! — бросил спутникам. Один из них выбежал и вернулся со стулом. Врач, а это был он, сел и достал из кармана какую-то деревяшку. Приложив ее одной стороной к моей груди, к другой приник ухом. Я смотрел, не веря глазам. Слуховая трубка врача! Видел такую в интернете. Древность дикая. Это куда меня занесло?

Посмотрел на врача. На вид – лет пятьдесят. Морщины, седая бородка клинышком. Халат стянут на спине многочисленными завязками. Они и на шапочке позади. Это где ж такое носят?

Завершив слушать, врач убрал трубку. Задумчиво посмотрел на меня.

— Что вы помните?

— Ничего, — признался я.

— У вас был аппендицит, гнойный. Пока довезли с передовой, он лопнул. На повозке растрясло.

Передовая? Повозка?

— …Перитонит, безнадежная ситуация, но я решил оперировать. На фронте затишье, раненых мало, — он почему-то смутился. — Операция прошла хорошо. Вас отнесли в палату и поручили сиделке. Вечером она прибежала и сообщила, что вы перестали дышать. Я поспешил за ней и убедился, что все так. Пульса не было, как и дыхания. Признал смерть…

Он кашлянул.

— Ночь, мертвецкая закрыта, не желая подымать шум, я велел отнести вас сюда. Это кладовая, — он кивнул в угол в сторону уже виденных мной тюков. — Вас уложили на топчан и прикрыли простыней. Днем собирались обрядить и нести на кладбище. А вы взяли и воскресли… — он покрутил головой.

— Я живучий.

— Соглашусь! — кивнул он. — Хотя странно. Как вас зовут, помните?

— Нет.

— Чин, полк?

— Нет.

— Кислородное голодание мозга, — кивнул он. — Некоторые участки отмерли. Значит, смерть все же была. Клиническая… Голова болит?

— Нет.

— Будем наблюдать, — сказал он и встал. — Вас отнесут в палату.

Он глянул на санитаров. Один из них выскочил наружу и вернулся с носилками. Те оказались деревянными. Между двух жердей натянут брезент. Убожище! Меня взяли за плечи и ноги и переложили на носилки, предварительно укутав в простыню. Санитары взялись ручки. Врач двинулся к двери.

— Доктор! — окликнул я его. — Так кто я?

— Совсем память потеряли? — покачал головой он. — Вольноопределяющийся Могилевского полка седьмой пехотной дивизии Валериан Витольдович Довнар-Подляский.

Приплыли…

— Бачу [7] Смотрю. (бел.) барин на нарах ляжыць и енчыць. [8] Стонет. (бел.). Кепска, [9] Плохо. (бел.). думаю. Я – да вунтера, так, вось, и гэтак. Вунтер да ахфицера пайшов. Той и кажа: вязите у лазарэт. Пока тялягу знайшли, каня запрэгли… Ды и ехать тут десять верст. Привезли – а барын у непритомнасци. [10] Без сознания (бел.). Памрэ, думав. Але доктар добры, выратавав. [11] Спас. (бел.).

Федор умолкает и сворачивает цигарку. Закуривает. Махорка, но запах приятный. Федор – себя он зовет «Хведар», с ударением на последнем слоге – сослуживец моего донора. Проведать пришел. Не сам – офицер послал. Хочет знать: как там подчиненный? Федор рад. Десять километров отмахал, но нисколько не огорчен. Уйти с передовой для солдата радость. Лазарет расположен на окраине села, а в нем – лавки. Можно забежать и чего-нибудь купить. Ах, да, лавка…

Лезу в карман и достаю бумажник.

— Держи, братец! — сую Федору червонец. — Благодарю.

Глаза его загораются. Десять рублей – большие деньги. Пусть берет – у него дети. Федор об этом сразу сказал – не спроста, ясно. Хитроватый белорус. Пусть. Деньги у меня есть, верней, у Довнар-Подляского. Не могу привыкнуть, что я – это он, но придется.

Читать дальше