Игорь Валериев - Ермак. Телохранитель

Я сделал шаг назад и отсалютовал шашкой. Заславский попытался шагнуть, но его правая нога, по незащищенному месту которой пришёлся удар, подломилась, и он опустился на колено. Потом звякнув о поверхность пола, упала сабля. В удар по незащищённому запястью я от злости также вложился прилично. Хоть и плашмя, но боль сейчас у Казимира адская.

Мой противник попытался встать, упершись в пол левой рукой, но у него ничего не получилось. Правая нога не слушалась. При этом Казимир не издал ни звука. "Молодец! Крепкий парень. Терпит. А боль то сильная! — подумал я. — Чего только ко мне привязался?! Я его вообще не трогал, да и о его существовании успел забыть".

— Судя по всему, продолжения боя не будет, — произнёс Головачев. — Господа юнкера, помогите своему товарищу. Снимите снаряжение и отведите в спальное помещение. Сделайте компресс изо льда или снега. Скоро боль отпустит. И ещё, Заславский — если вас это утешит. Если в начале обучения юнкер Аленин выигрывал у меня от силы один бой из десяти, то на сегодняшний день я с трудом выигрываю три-четыре учебных схватки у него.

Дождавшись, когда юнкера пехотинцы и Васильев выведут из зала, прыгающего на одной ноге Заславского, сотник повернулся ко мне и устало спросил:

— Аленин, обязательно было бить по незащищённым местам? Мог бы не так сильно выводить из строя.

— Ваше благородие, с холодным компрессом через пару часов всё практически пройдет. Я же плашмя бил. Это просто сильный ушиб. Извините, но за пять схваток точно бы не выдержал и нанёс какое-нибудь увечье.

— Понимаю тебя, Аленин, но будущий офицер должен всегда держать себя в руках. Да и отец у юнкера Заславского действительно большой вес в Иркутске имеет. Но в отличие от сына человек чести. Так что думаю, сегодняшний урок Казимиру пойдёт на пользу. Да и тебе тоже.

— Спасибо большое, ваше благородие. Если бы не вы, я был бы вынужден принять вызов юнкера Заславского.

— И российская армия лишилась бы очень перспективного офицера казачьих войск, — перебил меня Головачев. — Всё иди спать. Время уже позднее. Скоро команда отбой прозвучит.

Ворочаясь на койке после команды отбой, я долго не мог заснуть, понимая, что тонким краем сегодня разошёлся с вероятностью вылета из училища. Наконец усталость взяла своё, и я заснул, чтобы проснуться от команды: "Взвод подъем! Тревога! Построение на первом этаже в полной военной форме через пятнадцать минут!"

Ещё находясь во сне, мой мозг на подсознательном уровне выдал информацию, что это не учебная, а боевая тревога. За всю свою предыдущую жизнь, много раз просыпаясь-поднимаясь по боевой тревоге, научился отличать нюансы подачи именно этой команды.

Через пятнадцать минут в шинелях с башлыками на плечах, папахах, с оружием и снаряжением застыли в двушереножном строю на первом этаже. Рядом по коридору выстроились остальные два взвода. Кроме сотника Головачева, который был дежурным офицером по училищу, других офицеров ещё не было.

В застывшем строю почти всех терзал вопрос, что же случилось. Версий пока одевались, прозвучало много, но что же произошло на самом деле, не знал никто. В этот момент с улицы в коридор зашёл Филинов и побежал в комнату дежурного по училищу. Через некоторое время он пробежал обратно. Когда Филинов начал открывать входную дверь, я, тихо спросив разрешения у старшего портупей-юнкера Забелина разрешения, подбежал к старшему уряднику и быстро спросил:

— Дядька Игнат, что случилось?

— Александровский централ и пересылка взбунтовались! Всю охрану вырезали и постреляли. Сейчас под две тыщи вооружённых каторжан на Иркутск прёт! — успел эмоционально ответить мне Филинов и выскочил на улицу.

"Вот это номер! — изумленно думал я, возвращаясь в строй, где меня нетерпеливо ожидали юнкера. — В моем мире такого события вроде бы не было. Хотя это сейчас не важно. Что может сотворить толпа вооружённых уголовников, пускай даже не две тысячи, а двести зэков, я себе представлял очень хорошо. И в самом Иркутске чуть ли не каждый второй ссыльный. Это была…опа, с большой буквы!"

Я встал в строй на своё место и тихо произнёс:

— Бунт в Александровском централе и пересыльной тюрьме. Охрану перебили. Каторжники идут на Иркутск.

Информация по цепочке тихой волной пошла по шеренгам влево и вправо, пока не достигла последних в строю. После этого строй юнкеров вновь замер монолитом.

"Что мне известно об Александровском централе и пересыльной тюрьме, — думал я, попеременно напрягая мышцы тела, чтобы они не застывали при стойке смирно. — В принципе ничего. Не интересовался этим вопросом. О том, какие сейчас армейские подразделения есть в Иркутске для отражения данной опасности, также информации практически не имею. Как-то не сложилось узнать за время учёбы, да и не до этого было. Единственно, что могу предположить, что наш конный казачий взвод юнкеров, вернее всего прикрепят к Иркутской казачьей сотне".

Мои размышления прервались приходом офицеров училища. В клубах морозного воздуха в коридор вошёл начальник училища в сопровождении сотенного командира войскового старшины Химули, и остальных обер-офицеров. Из комнаты дежурного по училищу появился сотник Головачев, который подал команду "смирно" и поспешил с рапортом к полковнику Макаревичу.

Выслушав рапорт Макаревич, повернувшись к строю, и не отнимая правой руки от среза папахи, произнес:

— Господа юнкера, по приказу генерал-губернатора Горемыкина личный состав училища приведён в боевую готовность для участия в подавлении бунта каторжан Александровского централа и пересыльной тюрьмы. Конный взвод под командованием сотника Головачева поступает в распоряжение сводного отряда иркутской казачьей сотни, под общим командованием войскового старшины Химули. Пешие взвода остаются в расположении училища до особого распоряжения генерал-губернатора. Вольно!

Отдав команду, полковник Макаревич повернулся к офицерам и произнёс:

— Господа офицеры, проследуем в мой кабинет для постановки задач.

После того как офицеры потянулись за начальником училища, строй юнкеров чуть расслабился. Воспользовавшись моментом, я повернул голову налево и тихо спросил юнкера Васильева, который стоял через одного человек от меня:

— Алексей, а каторжан в централе и на пересылке много может быть?

— Тимофей, — Васильев склонил голову вперёд, чтобы увидеть меня. — Я точно не знаю, но слышал, что централ рассчитан на тысячу каторжан первого разряда. Там в основном содержаться осужденные без срока, а в пересыльной тюрьме ещё больше народа содержаться может. Оттуда в основном дальше в Сибирь каторжников отправляют. На Нерчинскую каторгу и другие.