Кулак Петрович И Ада - Брод в огне

— А вы не поняли?

— А мы, нордэны, вообще очень тупые! Понимаем только звук пощечин и выстрелов.

— Все вы поняли, полковник. Вы уже со мной — мразью — разговариваете. В отличие от нашего доблестного отца семейства, я вам про свои трудности, мечты и чаянья рассказывать не буду. Они вас волнуют не больше, чем меня — ваши. Но я, как и он, считаю нужным вытянуть из вас нужную информацию. И предпочел бы, чтобы это прошло без лишней грязи. Мне действительно не особенно хочется разыскивать медицинский набор и объяснять, каким скальпелем что удобно делать. Вы же не дура и не совсем сумасшедшая. Вы уже мертвы. Все, полковник, вас уже нет. Дальше ничего не будет. Вообще ничего, если только вдруг в мире не существует вашего нордэнского рая, что маловероятно. От вас ничего не зависит. Вы никому ничего не должны. Вы все равно расскажете — ну так расскажите, пока вы еще можете говорить, а не хрипеть.

— Пошел ты, — выдала Дэмонра свое обычное пожелание.

— То, что вы из тех, кого легче заставить кричать, чем говорить, еще не значит, что вы унесете с собой свои секреты.

— Знаете что? Идите и напоите уже эту свинью. Вы так красочно живописали мне мои перспективы, что я жду не дождусь их увидеть.

Вероятностник вздохнул и хрустнул пальцами.

— Полковник Ингрейна. Мне кажется, ваша предыдущая жизнь дает вам право на достойную смерть. В том, чтобы захлебнуться собственной кровью или рвотой, ничего достойного нет. Я даю вам три часа на размышления. Это восьмая часть времени, которым мы располагаем. Это очень много.

«Восьмая часть. Значит, двадцать четыре часа, сутки. Но до Снежной — двое суток. Они намерены прикончить меня, не доезжая до туда почти полпути».

— В конце концов, если вы все расскажете, я просто сделаю вам укол. Вы заснете и ничего не почувствуете. Тогда все люди, которые сейчас едут с вами в одном поезде — кочегар, машинист, помощник машиниста, два десятка солдат — это мальчишки, обычные деревенские пацаны, полковник Дэмонра, а не кто-то вроде Вальтера и меня — останутся живы. В противном случае они все умрут. Если вы все спокойно расскажете, у вас просто остановится сердце — это не больно. Если нет — ваш труп придется прятать очень хорошо. Крушение поезда и падение его с моста — удобная возможность спрятать тело, которое изуродовано практически как угодно. Вас вообще может унести течением, под какой бы елкой мы ваши ошметки ни закопали. Ваша жизнь — и две дюжины чужих жизней. Думайте хорошо, это чистая математика.

— Знаете, я вот вас слушаю, слушаю. Вы не просто ублюдок. Вы еще и недоучка. Человек, превосходивший вас на голову, говорил мне, что такой математики нет, и относительная ценность жизней не считается в принципе.

Маг поднялся:

— А он говорил, что это так не потому, что мы все уникальны, а потому, что мир одинаково срать на нас хотел и мы тут как бы пролетом? Нет? Ну ладно, считайте себя уникальной несгибаемой героиней и защищайте справедливость, пока можете. В любом случае, у вас есть три часа. Потом Вальтер начинает развлекаться, а я — колоть вам наркотики, чтобы вы вдруг не пропустили ничего интересного. Ставлю на то, что вы заговорите максимум на пятнадцатый час, либо сдохнете. Правда, сдохнуть без пользы для дела я вам все равно не дам, сами понимаете — служба.

Дэмонра, снова свернувшись на полу, смотрела, как в незаделанных щелях под потолком вагона мелькают ветви и холодновато-голубое небо. Колеса мерно отсчитывали ее жизнь назад, от армии — к институту, от института — к гимназии, от гимназии — к маме и папе, которые от нее еще ничего не ждали и еще умели улыбаться, к маленькому, но очень гулкому колоколу, звонившему в серых небесах, к полкам в парадной форме, идущим мимо балкона их дома под звуки победного марша — самому первому и самому яркому воспоминанию, которое, наверное, в итоге и сделало ее жизнь такой, какой она была.

В пяти сотнях километров от несущегося через тайгу поезда, в крошечной заимке, почти вкопанной в мерзлую землю и укрытой мхом, пятеро человек тоже считали минуты, только для них время еще шло вперед.

— Почему ей так трудно сказать? Ну почему?! Она ничего не теряет…

Пьяная свинья — по метрике свинью звали Олаф Вальтер — плакала, дохлебывала остатки коньяка и, видимо, тем надеялась мобилизовать резервы храбрости. Как будто для того, чтобы добить ненормальную нордэнскую фанатичку — хотя та скорее являлась фанатичкой калладской, но это были неинтересные частности — требовались храбрость или усилия. Вообще она, вероятнее всего, уже откинулась сама, без всякого постороннего вмешательства.

Конечно, упрямая и просто клинически тупая баба стояла между ними и сотней марок на брата, но, как ни странно, большее желание пристрелить на месте у мага все же вызывала не она, а подельники. Клинической тупостью отличались, как выяснялось, все, а вот храбростью располагала почему-то только нордэна. Молчала второй день. Вернее, конечно, орала, да еще как — только идиот вроде Вальтера мог блаженно полагать, что до вагона с солдатами ее вопли не долетают и остальная часть экипажа про интересные приключения заключенной не в курсе — но по делу так ничего и не сказала. Хвати у нее мозгов проверещать, что «ничего не знает», может, Вальтер бы ей и поверил. Нежно-зеленый адъютант так явно только и мечтал, чтобы все закончилось. Даже маг уже начинал об этом мечтать.

Вероятно, их нанимателям все же стоило не экономить и найти приличного заплечных дел мастера, а они решили ограничиться тупым капитанишкой предпенсионного возраста, сопливым мальчишкой-адъютантом, годным разве что за коньяком сгонять при надобности, вроде как верным солдатом из караула и магом шестого класса. Иными словами, специалистом по лечению коров и повышению всхожести озимых.

Неделю назад ему еще казалось, что не поделившаяся с кем-то баба — это жадная дура, справедливость — понятие из толкового словаря, зависшее где-то между «сифилисом» и «стервой», а сто марок — это все же сто марок, двадцать пять из которых он уже получил авансом на банковский счет. Не то чтобы с этих пор что-то в мире фундаментально изменилось, но на душе сделалось на удивление мерзко.

Не требовалось вероятностных манипуляций чтобы понять — перспективы вырисовывались поганейшие. И да — мертвецу мало проку от двадцати пяти марок авансом, да и от всей сотни тоже, а их, в случае провала, вряд ли отпустили бы спокойно гулять по белу свету.

— Не понимаю, почему ей не сказать?! — снова завел свою волынку Вальтер.

До моста оставалось меньше пятнадцати минут ходу. А у капитанишки — примерно столько же на сожаления и покаяния. Вообще в приказ, полученный магом, убийство Вальтера не входило, но это оказался редкий случай, когда хотелось сымпровизировать.