Сергей Катуков - Ангелёны и другие

Вдруг какая-то геометрическая фигура, бесцветная, едва отграниченная от пустоты, возникла где-то на самом пределе сознания. Дёрнулась, исказилась, бросилась навстречу двум крошечным сгусткам мысли в кромешной тьме. Бросилась жадно, как бросается на запах живого существа веками, тысячелетиями спящий в анабиозе, ждущий своего часа древний, может быть, древнейший вирус. Он метнулся к девушке, слепо ударился об неё, потом ещё и ещё раз, с разных сторон, словно ощупывал, и вдруг вонзился в самую суть её ментального существования. Она, извиваясь, завопила от боли, так, как никогда ни одно существо не корчилось, ужаленное в самый центр своего жизненного ядра. Костя бросился на помощь. Она чувствовала, как леденящее, уничтожающее Нечто, охватило её отовсюду. Последним островком ясного, знакомого мира был Костя. Неля схватилась за него, облекла собой и впилась в него, яростно, спазматически… Костя инстинктивно ринулся от неё, и они оба вынырнули на предыдущем уровне, потом — ещё и ещё, ближе к реальности. Ей казалось, она катится, кубарем летит по лестнице гипнотических вложенностей туда, наружу, вниз, ломая рёбра всех существ, в которых воплощалась. И мерещились образы сотен монстров, сплетающих свои крылья, хвосты, шеи в любовной страсти и борьбе.

Когда она, задыхаясь, в безумии, в ужасе выскочила наружу, из гипноза, была ночь. Дезориентирующая неизвестность. Чужая комната. Нетронутые книжные завалы в полутьме серебрились под пылью в углах. Со столика в бесконечно долгом движении сползал ворох толстых глянцевых журналов. Над ними в бликах уличных фонарей двумя безглавыми башнями темнели два толстодонных стакана со следами виски. Вокруг — пачки снотворного. За окном мелькали огни авто. В центре комнаты темнота сгущена плотнее, чем в углах. И, истончаясь силуэтами на бледном оконном фоне, в самом центре позировали два старинных рогатых кресла. Две одинаковые реплики уставились друг на друга неподвижными барельефами на спинках. Два гипнотически ужасающих взгляда Горгоны Караваджо. В немом бессилии выпасть из их круга, начерченного мастером-плотником на надголовниках, прислонялись головы: Кости — на одном кресле и её — на другом.

Словно смертельно раненная, шатаясь, выбежала Нинель из Костиной квартиры. Стояла весна в самом расцвете. Босые ноги девушки касались травки на обочине дороги, по которой она бежала. Недавно прошёл дождь. И луна нижним краем светила из облаков…

…Потом она узнает, что Костю долго и безуспешно лечили Барт с Бальджо. Что потом заболел сам Барт, и что Бальджо продолжал лечить того и другого, пока сам мог, борясь с собственным умопомешательством. Он подозревал, что, спустившись туда, на самый последний уровень, Костя и Нинель разбудили какое-то древнейшее чудовище, пожирающий сознание вирус. Он вырвался в мир и теперь передаётся через взгляд, возжигающий любовную страсть. Гибнут мужчины, женщины же только пропускают его через себя, улыбаясь хищным, затаённым оскалом.

Поэтому на Нинель эта встреча почти никак не сказалась. Она всё также оставалась легкомысленной, соблазнительной, но ещё более далёкой, насмешливой и холодной. Только одна страсть завелась в ней, обострило свойственную ей черту характера: соблазнять и мучить по-настоящему, доводить до исступления и бросать в пропасть отчаяния. Каждые выходные вечером, тайком шла она в тихий переулок, в дом, над которым, неспешно загораясь, светилась томная, красная надпись. Переодевалась в костюм Евы и под маской Лилит кружилась вокруг пилона, раздавая поклонникам скрытое послание о безумии.

Одна из недавних загадок лондонской подземки — куда подевались поезда на Кольцевой линии. Обычно они приходят сюда каждые несколько минут, но теперь их можно ждать целую вечность. В то утро, с которого мы возобновим нашу историю, множество пассажиров скопилось на станции Глостер-Роуд, где уже почти двадцать пять минут не видно совершенно никакого движения на линии.

— Я помню, когда-то здесь ходили поезда, — сказал я беспечно человеку, стоявшему рядом со мной.

— А разве сейчас поезда не ходят? — спросил он с внезапной тревогой.

Он был американец и, очевидно, новичок в Лондоне да и в юморе скорее всего тоже.

— Я просто пошутил, — сказал я приветливо и указал на толпу людей, стоящих на платформе рядом с нами. — Мы не стояли бы здесь, если бы сюда не ходили поезда.

— Но мы же тут стоим, и тут нет никаких поездов.

Я не знал, что на это ответить, поэтому просто промолчал, рассеянно уставившись в пространство. Раньше, путешествуя в подземке, я читал газету Metro, пока однажды не подумал, что с таким же успехом можно таращиться в пустоту, к тому же не пачкая пальцы типографской краской.

Мой новый американский товарищ изучал карту метро, растопырив ее во все стороны. Вероятно, его положение на Кольцевой линии казалось ему безнадёжным.

— Как я могу добраться до Пикадилли-лайн? — спросил он наконец.

— О, поезда с Пикадилли-лайн сейчас здесь не останавливаются.

Он пристально посмотрел на меня, желая знать, было ли это моей очередной шуткой.

— Эскалаторы в ремонте, так что поезда с Пикадилли-лайн не будут останавливаться здесь следующие шесть месяцев.

— Ремонт эскалаторов — это займет шесть месяцев? — сказал он с нескрываемым удивлением.

— Ну, два из них, — ответил я справедливости ради. Я понаблюдал, как он изучает свою карту. — Вам бы также было полезно узнать, что поезда на Кольцевой линии на самом деле не ходят по кругу, — добавил я услужливо.

Он поднял на меня глаза с явным интересом.

— Обычно поезда бесконечно ходят по кругу, но сейчас все они останавливаются на Эджвер-Роуд, и любой может выйти там и пересесть на другой поезд.

— Почему? — спросил он.

— Никто не знает, — ответил я.

— Это реально чокнутая страна, — сказал он.

— Да, это так, — согласился я не без удовольствия.

Сразу после этого прибыл поезд, и все втиснулись в него.

— Ну, желаю вам приятного пути, — сказал я своему новому приятелю.

Он поспешил в вагон, но не сказал «спасибо» или «до свидания» и вообще ничего не сказал. Я полагаю, он, конечно, просто растерялся.

Я люблю лондонскую подземку. Если не принимать во внимание поезда на Кольцевой линии (которые, очевидно, и по сей день опаздывают), почти все остальное в лондонской подземке великолепно. Люди забыли, как плоха была подземка когда-то. Когда я впервые приехал в Британию, она была грязной, плохо обслуживаемой и часто небезопасной. Несколько станций — Кэмден-Таун, Стоквелл и Тутинг-Бэк, назвать хотя бы эти три, — были определенно опасны по ночам. К 1982 году по крайней мере 500 миллионов человек в год, — это число снизилось на пятьдесят процентов с начала 1950-х, — рисковали в подземке своими жизнями. В пожаре на Кингс-Кросс 1987 года, когда от выброшенной сигареты заполыхал не вычищенный под деревянным эскалатором мусор, погиб тридцать один человек, — весьма показательно, в каком плачевном состоянии тогда было управление подземкой.