Александр Бушков - Д`артаньян – гвардеец кардинала. Книга первая

Вот только развлечения здесь были какие-то предосудительные. В соседнем зале, вместо того, чтобы играть в мяч или в шары, как все приличные люди, шумела и гремела странная, на взгляд д’Артаньяна, забава – там протянули под потолком веревку, привязали к ней бочонок с живехоньким котом внутри, и господа присутствующие по очереди метали в означенный бочонок тяжеленные дубинки, отчего грохот стоял несказанный, словно при осаде крепости, но остальные относились к этому с полнейшим равнодушием. Д’Артаньян поначалу решил, что встретился с шайкой каких-то пьяных гуляк, перепробовавших все мыслимые развлечения и воспаленными своими мозгами измысливших нечто извращенное, но из расспросов выяснилось, что никакое это не извращение, а обычная, можно сказать, ежедневная трактирная игра, в которой принимают участие люди из самого благородного общества, азартно делая ставки, а выигрывает тот, кто окончательно прикончит несчастную животину, каковую продолжают осыпать градом дубинок и после того, как бочонок разлетится на клепки.

Д’Артаньян никогда не питал особой любви к котам, предпочитая, как многие провинциальные дворяне, лошадей, охотничьих собак, а то и, если средства позволяли, ловчих птиц, но такое вот мучительство было ему никак не по сердцу. "И что они к бедному животному прицепились? – думал он, попивая неплохое вино. – Если нужно тебе прикончить кота, поступай, как все нормальные люди – возьми за хвост да приложи башкой об стену, вот и все дела. И нечего устраивать из этого публичное зверство. Ха! И эти люди еще упрекают нас, что мы порой спалим на костре – по приговору суда, между прочим – пару-другую гугенотов или еретиков… Впрочем, они тут все сами гугеноты, что с них взять… Видела бы госпожа де Кавуа, столь старательно отвращавшая меня от азартных игр, эту! А видел бы монсеньёр, любитель кошек! Войну бы им объявил, наверное, и завоевал бы к чертовой матери!"

Вообще страна, где ему довелось пребывать, была, по сложившемуся уже у д’Артаньяна стойкому убеждению, какая-то нелепая. Дома кое-где расположены ниже уровня моря, и паруса кораблей виднеются выше черепичных крыш; крестьяне покупают картины, словно господа; у них тут есть правитель, тот самый статхаудер, из благородного дома принцев Оранских, но власти у него, пожалуй что, нет никакой; страна помешалась на цветах вроде тюльпанов, и за редкую луковицу платят столько, что в Париже на эти деньги можно было бы купить домик; садовникам, будто они благородные шевалье, даровано право ношения шпаги, но вызовов на дуэль они, извращенцы, решительно не принимают (д’Артаньян уже осторожненько наводил справки), так что решительно непонятно, зачем им нужна шпага на боку, грядки пропалывать, что ли, или в камине ворошить?! И почти они все тут гугеноты – даже не гугеноты, собственно говоря, а кальвинисты, начиная с принца Оранского, и есть еще какие-то анабаптисты, меннониты, ремонстранты, арминиане и даже приверженцы загадочной армянской церкви – полюшко непаханое для святой инквизиции…

Впрочем, справедливости ради д’Артаньян признавал за здешней страной и ее обитателями и кое-какие положительные стороны. Вино тут было отличное, пиво неплохое, девицы, как прошлой ночью выяснилось, не ломаки и недорогие, а, кроме того, курение травы никотианы в Нидерландах процветало несказанно. Чем д’Артаньян пользовался беззастенчиво – ведь госпожа де Кавуа вовсе не брала с него клятвы не заниматься этим в Нидерландах, все запреты касались исключительно Франции…

Дым стоял в зале, словно над артиллерийскими редутами. Достаточно было поманить услужающего и согласно лексикону той эпохи распорядиться: "Любезный, я хочу испить трубочку никотианы!", как тебе мгновенно доставляли заказанное. Д’Артаньян, торчавший тут уже три дня, успел узнать, что в здешних домах обустроены особые комнаты, куда хозяйка сгоняет всех курильщиков, а иные невесты, выходя замуж, требуют внести в брачный контракт пункт, согласно которому будущий супруг никогда не будет пить в доме никотиану, или тобакко, как здесь еще называют американскую траву.

Еще одно несомненное достоинство – тут каждый второй говорил по-французски, что очень облегчало жизнь "шевалье де Лэгу". Увы, в настоящий миг ему казалось, что трехдневному безделью пришел конец, и на горизонте обозначилась несомненная опасность…

Д’Артаньян давно уже приглядывался к столику в углу, где сидел молодой, не старше его самого, человек в скромной одежде и, то и дело бросая на гасконца – именно на него, никаких сомнений! – пристальные, пытливые взгляды, что-то упорно царапал на листе желтоватой бумаги новомодным приспособлением под названием карандаш.

Это продолжалось уже довольно долго, и д’Артаньян всерьез стал подозревать, что имеет дело со шпионом, беззастенчиво, в открытую записывавшим какие-то свои наблюдения. Вполне возможно, что уже вскрылась история с фальшивым Арамисом, и за д’Артаньяном следили агенты заговорщиков, – то-то три дня никто не дает о себе знать…

"Может, выманить его под благовидным предлогом на улицу, завести в темный уголок и проткнуть шпагой? – по-деловому размышлял д’Артаньян. – Пока-то хватятся… А труп, пожалуй что, можно скинуть в канал. В городе, где на каждом шагу текут каналы, словно нарочно созданные для утопления убранных с пути шпионов, грех не использовать такую возможность… Точно, шпион. И вон тот капуцин с нахлобученным на нос капюшоном, что второй час сидит над стаканом вина, тоже выглядит крайне подозрительно – где это видано, где это слыхано, чтобы монах цедил жалкий стаканчик вина битый час?! Да настоящий монастырский житель обязан за это время с парой кувшинов управиться! И это шпион, ясное дело!"

Он пытался, как мог, угомонить разошедшуюся фантазию, но ничего не удавалось с собой поделать, – как всякому новичку тайной войны, ему повсюду мерещились шпионы, в невероятных количествах сновавшие вокруг. Все подмеченные жесты казались тайными знаками, а невинные реплики окружающих – исполненными двойного смысла. Рошфор, наскоро объяснивший ему кое-какие ухватки, которыми должен владеть опытный лазутчик, как раз и предостерегал от подобных крайностей, но сейчас д’Артаньян, удрученный, раздосадованный и удивленный тем, что за три дня никто к нему так и не подошел, не назвал пароля и не показал монету, особым образом продырявленную и изрезанную, сидел, как на шильях…

И он в конце концов не выдержал – отложив погасшую трубку, встал, направился прямехонько к юноше с бумагой и, остановившись над ним в вызывающей позе, решительно спросил:

– Эй вы, что это вы там пишете? И почему при этом глаз с меня не сводите?

Юноша, испуганно подняв на него глаза, сконфузился – тоже, надо полагать, начинающий лазутчик вроде самого д’Артаньяна, лицом владеть не умеет…