Леонид Жирков - 1855-16-08

После подсчета своих сил, генералы начали считать силы союзников, но в конечном итоге, пришли к общему мнению, что этих самых союзников надо пригласить для разговора.

Началась вторая часть военного совета. Первым пришел командующий сардинским корпусом генерал Ла-Мармора. Потеряв от холеры своего брата Алессандро, того самого, который предложил ввести в состав итальянской армии берсальеров, генерал отнюдь не горел желанием прославить уроженцев солнечной Италии в битвах с русскими варварами. Но под давлением собравшихся французских генералов, и имея в виду цели своего премьера де Кавура, генерал согласился принять более активное участие в битве 'Европы против Азии'.

Состав сардинского корпуса после подсчета сил и средств, выглядел так: дивизия генерала Дурандо: первая бригада генерала Феванти: 3-й, 4-й, 5-й и 6-й линейные и второй берсальерский батальоны. Вторая бригад генерала Чиальдини с 9-ым, 10-ым, 15-йым 16-ым линейным и третьим берсальерским батальонами. Дивизия генерала Тротти, состоявшая из бригад генералов Монтескио и Моллара, была по составу аналогична первой дивизии. При каждой из дивизий была артиллерия, состоявшая из двенадцати полевых орудий.

Сардинский корпус, общим счетом в семь тысяч человек. Его решил возглавить сам генерал Ла-Мармора. Резервную бригаду в тысяча семьсот человек, при кавалерии генерала Савоару, возглавлял генерал Джустиниану.

Разговор с приглашенными турками, со стороны Канробера, вылился в поток директив. Осман-паша, согласился с Канробер-эфенди, что война и победа нужна туркам гораздо больше, чем франкам. Таким образом, в состав ударного корпуса Осман-паша согласился выделить двадцать два батальона турецкой пехоты и двадцать четыре орудия полевой артиллерии.

Общая численность ударного корпуса, составила тридцать одну с половиной тысячу штыков, и семьдесят четыре орудия.

Разговор с заменившим лорда Раглана генерал-лейтенантом Симпсоном, свелся к объяснению плана генерала Канробера. Как уяснил себе британец, план заключался в том, что при атаке позиций блокадного корпуса русских при Евпатории, штурме Северной стороны и одновременном штурме южной стороны Севастополя, несмотря на все ухищрения русских, они не смогут противостоять объединенным силам союзников. Он дал согласие.

* * *

Из дневника капитана Гребнева.

После завтрака у Нахимова, наш 'обер-интендант', полковник Мезенцев, быстрой рысью удалился за полковым казначеем, чтобы воспользоваться великодушным предложением адмирала. Андрей счел возможным поговорить с Павлом Степановичем о людях, ставшими впоследствии гордостью и славой России. При упоминании о графе Толстом, почему и как он был отправлен из действующей армии, Нахимов высказал мысль о том, что нельзя выказывать отношение к человеку, тем более офицеру, что жизнь его драгоценна. Дословно он сказал:

- Нельзя офицеру крылья подрубать, В вашей истории написал он скверную песню и потому был удален из армии. Сейчас он имеет возможность проявить все лучшие качества русского офицера и дворянина. Будет хороший артиллерист. Где Вы говорите, он служит?

Андрей ответил, что служит Лев Николаевич на четвертом бастионе, самом атакуемом и обстреливаемом укреплением Севастополя. Если в нашей истории (у меня так и просится на язык заменить слова 'нашу историю', на 'нашу реальность'), великий писатель, уцелел и во время осады, и в сражении у Черной речки, то сейчас никто не сможет дать никаких гарантий. А потери для русской словесности и для мировой литературы могут быть совершенно необратимы.

Нахимов остался непреклонен. Он сказал, достаточно разумную вещь:

- Если ваш Толстой хороший офицер, его нельзя просто так отправить в Петербург, он будет против, да и любой на его месте был бы против, найдите предлог, не унижающий его чести. Вы говорили еще о нескольких офицерах Андрей Васильевич? Потрудитесь обосновать и их отзыв из армии. Но это должен быть веский довод, не унижающий их чести и офицерского достоинства.

Я опускаю своеобразие речи Нахимова, записывая только его мысли высказанные вслух.

Андрей красноречиво посмотрел на меня, и я понял, что обосновывать отправление ценных людей из Севастопольской мясорубки придется мне.

Нахимов стал писать письма, мы с Андреем стали вполголоса обсуждать, что и как надо объяснить Императору Александру, попутно возник разговор о том, что русские генералы этого времени были готовы положить собственную голову дабы никто не сомневался в их храбрости и презрению к смерти, но думать совершенно не умели или не хотели, а может быть их этому и не учили.

Нахимов очень заинтересовался моими взглядами на подвиги Тучкова-четвертого, генерала Раевского в сражении у Салтановки, и тем, что тело генерала Кутайсова, так и не было найдено. Я попытался провести грань, между воодушевлением которое испытывают войска, ведомые в штыковую атаку любимым генералом и тем состоянием, которые солдаты и офицеры испытывают в случае его гибели. Первоначальный порыв отомстить врагу, в конечном счете оборачивается растерянностью людей оставшихся без руководства. Примеры из 'нашей реальности', когда полки атаковали германцев во главе со своими командирами, стали для адмирала новым словом в военной науке. Хотя никакой науки в том, чтобы возглавить в критический момент войска не было. Наука, начиналась с момента, когда генерал начинал думать, просчитывать действия противника, рассчитывать свои силы и направлять на критический участок ударный кулак.

В конце концов, Нахимов выгнал нас из комнаты, попросив дать возможность спокойно и обоснованно написать письма.

Андрей увлек меня на улицу. Севастопольская улица, именно Екатерининская, представляла собой довольно жалкое зрелище. Всего несколько домов не были повреждены артиллерийским огнем врагов. По моему беглому взгляду, во всем городе неповрежденных домов было не более трех десятков.

Сегодня, правда, осадные батареи молчат с самого утра, видимо вчерашний 'урок', союзники вполне поняли. На каждый их выстрел, найдется 'шрапнельный град', прореживающий расчеты артиллеристов. Адмирал по этому поводу сказал, что давненько он не ощущал такой тишины. Нет не только артиллерийских выстрелов, нет даже ружейного огня. Такое впечатление, что осаждающие Севастополь союзники, притихли, и готовят какую-то каверзу.

Андрей после разговора с адмиралом, стал в шутку именовать меня майором. Потом припомнил и рассказ Чехова 'Отменили'.

Глава 21. Черная речка (подготовка декораций).

Батальон штабс-капитана Логинова окопался основательно. Командир батальона не признавал выполнения распоряжений наполовину. Если есть приказ, значит, окопы и траншеи должны быть полного профиля, если понадобятся ходы сообщения, они должны быть отрыты так, чтобы никакая скотина со стороны противника их не увидела.