Александр Воронцов - Прийти в себя. Вторая жизнь сержанта Зверева

«Нашатырь», — вспомнил он и открыл глаза.

— Наконец-то, слава Богу, очнулся!

Над ним склонились какая-то девица и довольно молодой мужик в очках. Оба были в белых халатах, видимо, врач и медсестра, так как у мужика халат был более опрятным и как бы более дорогим, а у девушки выглядел попроще, и немного потасканнее. Кстати, если судить по лицам, то все было с точностью до наоборот — потасканным выглядел уже мужик. Наметанным глазом разведчика Зверь впитал информацию за секунды, несмотря на ранение.

Он приподнялся на локтях и осмотрелся. Удивительно, но этот процесс его тело выполнило с трудом, как будто Максим был не человеком, а старым заржавленным роботом. Сознание все еще находилось в ступоре, потому что тело свое сержант Зверев совершенно не узнавал.

— Ты, Зверев, заставил нас поволноваться. То ругаешься таки, как биндюжник, то в обморок падаешь, как гимназистка! — у мужика в очках был явно какой-то одесский говор.

«Ну-ну, фамилию назвал правильно, надо осмотреться и освоиться, все ответы придут сами собой, надо просто не суетиться и расслабиться. Не на фронте, не под обстрелом, не будем кипешевать», — Максим постепенно, по сантиметру, стал проверять моторику своего тела.

Пальцы сжимались и разжимались, голова на шее поворачивалась вправо и влево, в общем, все функционировало, надо было попробовать встать. Но тут ему неожиданно помогли — врач и медсестра взяли его под мышки, подняли и уложили на его же кровать, с которой он, вероятно, свалился. Да так неудачно, что, судя по болевым ощущениям, затылком припечатался о паркет.

— Ты давай головой не верти и глаза не выпучивай. Не делай мне такие глаза, шо мне страшно, — мужик явно кому-то подражал, его типа одесские фразочки совершенно не соответствовали его внешности, такой как бы сказал Ефим Копелян [9], «чисто арийской, характер нордический, твердый». Потому что этот «канающий под одессита» больше напоминал «карячеко эээстонннцааа», нежели завсегдатая Привоза.

— В общем, Светлана Петровна, вы за этим шкетом приглядите, и хлопчики хай тоже пошустрят, а то, я погляжу, наш летчик может нам еще пару прыжков без парашюта сбацать, а я пока в цугундер не желаю, у меня семья и дети малые, — с этими словами мужик поправил на носу очки, встал с кровати Макса и вышел из палаты.

— Ага, дети малые, как же, — негромко вслед прошипела Светлана Петровна. — Тебе до детей — как до Киева раком.

Хотя сказала она это еле слышно, чуткое ухо разведчика эту фразу зафиксировало.

«Ставим второй плюс — зрение в норме, слух в норме, с координацией будем разбираться, как и с головой».

— Чего молчишь, герой, — это Светлана обратилась уже к нему. — Будешь еще хулиганить и медперсонал пугать?

Светлана Петровна, или Светочка, как называли ее пацаны в отделении (откуда-то в памяти всплыли все эти подробности), выжидательно смотрела на Макса сверху вниз. Ну, да, росту в Свете было почти метр семьдесят, Звереву еще до нее расти и расти (снова память услужливо выдала расчеты антропометрии Максима на ближайшее будущее).

Макс покачал головой, не желая пугать самого себя своим же новым голосом.

— Ну, тогда ладно, но смотри у меня! — Светочка крутнулась на каблуках, махнув полами своего довольно легкомысленно укороченного халатика, тоже вышла из палаты.

И тут снова зашумели его соседи по палате. Они сразу же собрались у его кровати и наперебой стали обсуждать события последних пяти-десяти минут — и как Макс ругнулся, и как скопытился на пол, как приложился затылком, как прибежала Светочка, а потом примчался Пал Палыч…

— Пацаны, харэ гундеть! — все еще не узнавая своего детского голоска, пробормотал Зверь. — Дайте мысли в кучу собрать.

— Какие мысли, зубрила? Были бы мозги — было бы сотрясение, да? — эту фразу, перекрывая галдеж, высказал тот самый, самый старший пацан, чернявый подросток с нагловатым выражением лица.

При этом он вальяжно присел на кровать Макса, причем, прямо на его ноги, и, поерзав на них, видимо, специально, оперся на спинку кровати, закинув свои ноги почти ему под нос.

В тело Макса стремительно возвращалась не только память, но и силы. Судя по всему, с его телом все было в порядке. Причем, к нему возвращалась не только его собственная память бывшего спецназовца внутренних войск МВД СССР, а ныне — командира разведывательно-диверсионной группы «Стикс» армии Донецкой народной республики, но и еще какая-то другая память. Другая, но в то же время какая-то родная. Его детская память. Все его детские обиды, провинности, а также достижения, свершения и знания. Те знания, которые, став взрослым, он совершенно утратил. Вот, к примеру, кто помнит, как сделать из прищепки самострел? А Макс вдруг вспомнил. И все, что с ним произошло, он тоже вспомнил. И причина попадания в больницу стала ясна.

Вот только силы к нему вернулись не совсем его. Точнее, не силы взрослого пятидесятитрехлетнего мускулистого девяностокилограммового бойца, мастера спорта по смешанным единоборствам, разведчика и диверсанта с опытом боевых действий, и почти четырехлетней гражданской войны — нет. Вернулись к нему силы обыкновенного мальчика, каким, судя по всему, сейчас и был Максим Зверев. Которому было одиннадцать лет. В этом феномене еще следовало разобраться. Но сначала нужно восстановить статус кво.

Поскольку с силами все еще было непонятно, Макс решил обойтись только умениями. Аккуратно, почти нежно он взял нагловатого посетителя своей кровати за голеностоп одной рукой, а второй провел простейший прием из арсенала борьбы самбо — скрутку пятки. Мальчишка, не ожидав такого обращения со своей конечностью, завопил от боли и моментально свалился с кровати Макса на пол. Ему это удалось сделать так быстро только потому, что Зверев не фиксировал ногу, а, скрутив пятку, тут же сообщил телу своего внезапного визами дополнительное ускорение сверху вниз.

— Ты, ботан, совсем уже тю-тю? Башкой тронулся, да? — взвыл подросток.

Но вставать не спешил, а бочком-ползком, как крабик, передвинулся к своей кровати и заполз на нее. Видимо, прием произвел на него впечатление, а боль в голеностопе не позволила моментально дать «ответку». Но все оказалось проще — у чернявого была своя «подписка» — так на подростковом слэнге того времени (1976 год — снова услужливо подсказала его память) — назывались те, кто «вписывался» или «подписывался» защитить, если тебя кто-то обижал. Именно свою «подписку» и позвал этот парнишка, который был в этой палате за главаря. Ну, не то, чтобы за главаря — не были эти пацанята даже дворовой шпаной или какими-то хулиганами. Но, как это бывает в мальчишечьем коллективе, всегда в относительно замкнутом пространстве выявляются неформальные лидеры, болото и, конечно же, неформальные изгои. Судя по всему, в последних и числился Максим Зверев.