Иван Оченков - Взгляд василиска [litres]

– А как бы узнать, Алексей Михайлович в порядке? – спросил Прохор, дождавшись, пока представитель свободной прессы затихнет.

– А чего им сделается? Сидят в отдельном кабинете, да…

Рассказ привратника прервал звук бьющегося стекла и резанувший по ушам истошный женский крик. Следом из выбитого окна вылетел, отчаянно при этом матерясь, какой-то субъект и покатился туда, где пару минут назад валялся Ножин.

– Тьфу ты, пропасть! – вздохнул отставник и опрометью ринулся внутрь заведения.

Великокняжеские слуги, переглянувшись, побежали за ним, а следом, воровато озираясь, направился репортер. В зале дым стоял коромыслом, со всех сторон слышалась ругань, перемежаемая визгом дам местного полусвета. Откуда-то сверху двое лакеев тащили офицера в расхристанной гусарской венгерке, а еще один кавалерийский штаб-ротмистр прикрывал их отход, размахивая бутылкой шампанского. Друзья немедленно направились наверх, но, как ни старались, отыскать хозяина им не удавалось. Какой-то прапорщик по адмиралтейству [90] Прапорщик по адмиралтейству – низшее офицерское звание в морском ведомстве. Присваивалось обычно морякам торгового флота при призыве на службу во время войны. На военном жаргоне – «соленый прапорщик». , увидев Архипыча, попытался дать тому в ухо, но камер-лакей походя ткнул его в бок, после чего тот не удержался на ногах и рухнул. Поняв, что ничего больше не найдут, друзья развернулись и так же организованно покинули поле боя. Тем временем «соленый прапор», недоуменно озираясь, сумел-таки поднять свое бренное тело и, наткнувшись на Ножина, с самой искренней улыбкой дал ему по физиономии.

Покинув варьете, Прохор покрутил головой и немного удивленно спросил у старого матроса:

– Сколь служу с тобой, Никодим Архипович, а все не надивлюсь, нешто ты и впрямь всех флотских знаешь?

– Эх, Прошка-Прошка, сопля ты береговая, – спокойно отвечал ему тот, – зачем мне всех знать-то? Главное, чтобы они меня знали, так-то вот! Ты мне другое скажи, где наш сокол ясный летает, Алексей свет Михайлович?

Алеша открыл глаза и тут же зажмурился, как от боли. Тусклый свет, едва пробивавшийся через занавешенное окно, казался совершенно нестерпимым, а голова болела так, как будто они вчера… а что, кстати, было вчера?

– Как вы себя чувствуете, Алексей Михайлович? – раздался рядом знакомый голос с легким кавказским акцентом.

– Что? – недоуменно отозвался великий князь и, обернувшись, отпрянул в испуге от заросшего густой бородой лица.

– Я спрашиваю, как вы себя чувствуете? – невозмутимо повторил Микеладзе.

– Александр Платонович?

– Значит, уже лучше, – обрадованно заключил порт-артурский жандарм.

– А где это я?

– В тюрьме, мой дорогой! – с нескрываемой иронией ответил ему ротмистр.

– Как? – почти вскочил Алеша, но тут же со стоном опустился обратно.

Тем временем грузинский князь заботливо протянул ему какой-то сосуд с питьем, которое тот с благодарностью выпил.

В голове сразу же прояснилось, и он смог более подробно осмотреть окружающую обстановку. Обведя глазами стены, обвешанные коврами, и задержавшись на столе со стоящим на нем граммофоне, великий князь уже более уверенным тоном сказал:

– Я как-то иначе представлял себе обстановку в пенитенциарных заведениях Российской империи.

– Это хорошо, что к вам вернулась способность шутить, ваше императорское высочество. Что до обстановки, то все зависит от того, в каком именно качестве вы очутились в нашем заведении.

– А как я вообще здесь оказался?

– Вам подробно или в общих чертах?

– Пожалуй, в общих.

– Ну, если коротко, вас доставили сюда мои люди с целью избежать скандала.

– Скандала?

– Ну, да, вы, дорогой мой, некоторым образом собирались ударить по физиономии своего кузена.

– Я? Борису? По лицу?

– По крайней мере, именно так доложили мне мои осведомители. Сами понимаете, времени провести дознание у меня еще не было.

– Господи, какой стыд… как я теперь буду смотреть в глаза…

– Если вы о Борисе Владимировиче, то не стоит беспокоиться. Он к тому времени уже лыка не вязал и вряд ли что помнит. Что до прочих, то откровенных дураков там не было, а те, что были, проспавшись, несомненно, догадаются, что некоторые подробности лучше забыть.

– А как же…

– Сейчас придет цирюльник и поможет вам привести себя в порядок.

– Право, не знаю, как вас и благодарить.

– Не стоит, мой дорогой. Забота о членах императорской фамилии – одна из обязанностей офицеров отдельного корпуса жандармов.

– А вы за мной следили?

– Ну, не то чтобы следили… Вообще, у меня к вам было дело.

– Слушаю вас.

– Э… может быть, отложим его до другого раза?

– Я в порядке, Александр Платонович. Тем более, полагаю, ваше дело как-то связано с моей ситуацией…

– А вы проницательны. Да, я хотел поговорить с вами о Кейко.

– Говорите.

– Она шпионка, это совершенно точно. И ее бывший хозяин, господин Генри Вонг, тоже.

– Боже мой!

– Ну, не стоит приходить в такое отчаяние. Я вам, кажется, говорил, что вред бывает только от неизвестных шпионов, а из известных вполне можно извлечь пользу. У меня есть план, как это сделать.

Могучая российская гвардия отправлялась на фронт. Последний раз она участвовала в боях почти тридцать лет назад, во время Русско-турецкой войны, и вот теперь снова пришел ее черед. Части, сформированные из запасников, явно не справлялись с обученными по прусским уставам японцами, и им на помощь решено было отправить элиту элит. Возможно, в этот раз обошлось бы и без них, но трагическая гибель великого князя Кирилла Владимировича возбудила в высших кругах желание решительных действий. Особенную энергию в этом вопросе проявляли родители несчастного Кирилла, командующий войсками гвардии великий князь Владимир Александрович и его супруга. Разумеется, не все в старой гвардии горели желанием отправляться в далекую Маньчжурию, но после того, как генерала N, публично выразившего сомнение в необходимости посылки гвардии, с повышением перевели в Туркестанский военный округ, отказников более не находилось. Впрочем, отправлять всю старую гвардию не стали. Надо же кому-то охранять и священную особу государя.

Выход был найден одним из молодых свитских генералов, наблюдавших за проходившими в столице патриотическими манифестациями. Надо сказать, что вероломное нападение японского флота вызвало во многих подъем верноподданных чувств. Купцы и промышленники жертвовали «на одоление супостата» немалые суммы. Армейские офицеры, а иной раз и нижние чины, заваливали начальство прошениями о переводе в действующую армию. Да что там говорить, патриотизм просыпался иной раз даже в тех людях, от которых его было совершенно невозможно ожидать. Бывало, студенты, прежде известные лишь своим нигилизмом, ходили к Зимнему дворцу, распевая «Боже, царя храни». По донесениям полиции, радикальные элементы при попытках вести антиправительственную пропаганду иногда встречались с таким отпором, что впору было их самих защищать. Многие из патриотически настроенных молодых людей записывались добровольцами в армию, и вот из них и армейцев решено было сформировать добровольческие части. От каждого полка старой гвардии был выделен один батальон, к которому присоединяли сводный батальон армейцев и, разбавив их определенным количеством волонтеров, получали, таким образом, стрелковый полк, подлежавший отправке в Маньчжурию. Примерно так же поступили с гренадерами и молодой гвардией, получив на выходе стрелково-гренадерские полки.