Владимир Лакодин - Беглец отовсюду (СИ)

И стал Ворон дышать, и понял, что это хорошо. И назвал Всемогущий то яйцо Миром, и стал говорить со зверями.

Но звери не отвечали Всемогущему, потому что не могли.

Огорчился Ворон. Но потом представил Свет и увидел драконов в себе. И стали драконы, и Всемогущий говорил с ними.

Драконы поклонились Ворону, но в Мире принялись царить сами. Никому не было от них спасения — ни малой мыши, ни огромному элефанту. Драконы охотились не для еды, а для страсти и много пролили крови попусту.

Когда Ворон узнал об этом, то пожалел Мир, хоть и любил говорить с драконами. И увидел он в себе новых Других — с двумя умелыми руками, с двумя быстрыми ногами, без перьев и шерсти, без клыков и рогов, но с волшебной головой.

И стали люди и их мысли. Всемогущий спустился к ним и говорил с ними. И заповедал людям не проливать кровь для страсти и беречь Мир и всех живых Других.

Взревновали драконы к тому, что Ворон говорит с людьми и пошли на них войной. Гордые и властные, сильные и неуязвимые, думали драконы, что скоро не оставят от людей и горсти пепла. Ведь нет у них ни рогов, ни клыков, ни шипов, ни брони. Ведь люди — слабые и жалкие, и детеныши их не могут сами ни ходить, ни есть и ни пить.

Много людей убили драконы и упивались своей властью. Но люди приручили огонь и сделали орудия. Выковали броню и острое оружие, устроили луки и стрелы, катапульты и летучее пламя.

И вышли Мыслящие против драконов, и прекратили их Власть.

Увидел Всемогущий, что драконов скоро не станет и пожалел их. Некоторых Он забрал к далеким Солнцам, а других спрятал в Мире за высокими горами.

Вздохнул Мир свободно и сделался изобильным. Размножились звери и рыбы, птицы и насекомые. Размножились люди, и Ворон спускался к ним и говорил с ними.

И было время счастливое и мирное, золотое и драгоценное.

Но стало людей слишком много. И явились меж ними ревностные и алчные, властные и гордые. И принялись они проливать кровь для страсти.

Увидел Ворон, что и младшие дети Его имеют жестокие сердца. И оставил Он их, и перестал говорить с ними…

Шимма рассказывала и рассказывала — напевно, серьезно и торжественно. А Пол вспоминал целыми страницами древнее «Писание о Вороне и Мире». И скоро уже сам мог бы повторять его слова вместе с девочкой, но не перебивал ее.

Шимма замолкла, когда добралась до истории, в которой повествовалось о том, как почти все люди забыли Воронов язык и стали говорить на многих наречиях.

На реку опустилась настоящая лесная ночь, и дети не могли уже разглядеть собственные ноги, которые от похолодевшей речной воды стали замерзать.

— Пора бы уже на боковую, — буднично заявила Шимма и ощущение сопричастности старым тайнам Мира развеялось.

Они попрощались. Девочка ушла в шалаш, поставленный кузнецом специально для девиц, и Пол остался один.

«Миров много, и между ними существует связь», — думал он, — «Доктор сказал, и это должно быть ежику понятно. Ежику-то как раз, может быть, многое и понятно, в отличие от людей. Он вообще ни в чем не сомневается… Допустим, связь. Скажем, есть проходы — как их там?.. Кротовьи норы. Ежиково метро. Как-то я по нему прошел. И как теперь обратно?»

Пол вздрогнул от холода и поджал под себя ноги.

«А хочется ли тебе обратно, сын Ваан-Чика? В институт? Потом искать работу? Соблюдать Административный кодекс и правила общежития? Копить на квартиру и, господи боже, воспитывать детей? Пусть даже одного ребенка… Переживать, переживать за него и выйти на пенсию. Простаивать все вечера под крышей подъезда с мужиками. Костерить футбольную сборную и тарифы ЖКХ. И так далее, и тому подобное — до самой своей смерти. До самой своей смерти…

А как же мама? Они же разводятся… что она будет делать одна?.. Ну как — что? Переживать и выходить на пенсию. Просиживать все вечера с бабушками у подъезда. Костерить тарифы ЖКХ, хвалиться особенными болезнями. До самой своей смерти.

Всё это какой-то замкнутый круг несправедливости. Круглый круг, глупый, жалкий, пустой и бесчеловечный.

Всё как у людей, сын Ваан-Чика! Выходит, ты от этого бегал-бегал и убежал. Теперь вот выбирай — между мамой и Миром, например…»

Полу стало до того муторно, что он зажмурил глаза и сжал зубы.

«А как я могу выбирать? Как будто дверь домой у меня перед носом! Нету же ее. Это никакой не выбор.

Ну да, по факту не выбор, а в душе — что ты же все-таки выбираешь? Отказаться выбирать — это значит сознательно себе соврать. Причем соврать из трусости… Но нет, извините — сам вопрос поставлен некорректно. Я тут, демоны вам на шею, в беде, вообще-то! И, находясь в беде, между прочим, попал в еще одну беду…»

— На фиг! — вслух сказал Пол и силой потер ладонями лицо, — Спать надо.

Он посмотрел в сторону шалаша, из которого раздавался храп Викула — не светится ли огонек докторовой трубки? Огонька не было, значит тот тоже улегся. Пол двинулся к шалашу на всякий случай на четвереньках. Было совершенно темно, и не хотелось свалиться с плота.

В первые день и ночь прошли примерно двадцать пять лиг. За вторые сутки — даже двадцать девять. Доктор несколько раз с интервалом часа в четыре направлял на солнце блестящий металлический инструмент, похожий, на взгляд Пола, на паука, который едет на велосипеде, и что-то записывал. А по вечерам, покорпев на записями, сообщал всем, какое расстояние прошел плот.

Сплавщики не соврали — Доктор Хтоний подсчитал, что если аккуратно держаться середины Павы, то действительно можно без усилий добраться до Акраима за шесть дней. Говорят, кое-кому и за пять удавалось.

Половину второго дня путники проспали без задних ног. Потом ели, лениво возлежали на ароматных бревнах, дремали, снова ели. Устраивали на плоту очаг, для которого пришлось выменять у сплавщиков два ржавых листа железа.

Один положили на бревна и особым образом набросали на него вымоченное в реке тряпье, которое нашлось в шалашах. А сверху накрыли вторым листом железа — так, чтобы он, прогнувшись, образовал углубление, в котором и развели костер.

Дрова тоже пришлось отменять у сплавщиков за звонкую монету — второпях, когда нанимали плот, о них не подумали. Сплавщики, почти за каждую услугу, спрашивавшие то пару комплиментов, то выгодку, ходили чрезвычайно довольные. А вот свой огромный чайник Викул прихватил с собой — как и устрашающих размеров поварской нож, внушительный котелок, несколько двузубых вилок и топор.

Очаг удался, и вечером был свежий тинман с капелькой селеники, которую Шимма и Анит время от времени примечали и собирали, пока все шли краем леса к реке.

Разговоры не клеились. Возбуждение от длинного и относительно небезопасного перехода улеглось — осталась одна усталость. Лишь Викул, которого утомить было непросто, выказывал некоторый интерес к жизни. После ужина он встал, похрустел костями, на секунду приобнял за плечи сонных девушек, которые безмолвно глядели в огонь, прихлебывая из кружек, и подсел к Полу.