Олег Дивов - Выбраковка

– Это-то очень хорошо, – сообщил Гусев.

Данилов покачал головой и что-то неразборчиво промычал.

– Чего еще? – спросил Гусев. – Всякие малявки будут учить меня, как устраивать семейные дела?

– Ни в коем случае. Прости. Я только подумал – не было бы инфаркта…

– Этот старый хрыч сделан из железобетона. Скорее у тебя инфаркт будет. Ну и что дальше?

– А дальше… А дальше им было приказано узнать, кто настоящий автор «Меморандума Птицына».

– А я-то тут при чем? – автоматически спросил Гусев.

– Ну… Не знаю, – замялся Данилов.

– Нет, ты скажи, при чем тут я?

Данилов поднял на Гусева честные-пречестные глаза и очень тихо сказал:

– Вот и я думаю – при чем здесь ты, Гусев?

– Что это значит – «настоящий автор»? Я же тебе рассказывал…

– Заткнись, Пэ, – ласково попросил Данилов. – Думаешь, я тебе не верю?

– Подозреваю.

– А вот я хочу тебе верить, – произнес Данилов с нажимом. – Раньше верил и дальше хочу. И что бы ты мне ни сказал теперь – я буду верить.

– А тебе очень хочется знать правду? – спросил Гусев агрессивно.

– Наверное. Может быть. Все-таки интересно, кто это придумал. Это ведь не была коллективная идея, что бы там ни говорили. Такое мог придумать именно один человек.

Гусев почувствовал, что охватившая его внезапно злоба прошла.

– А какой это был человек, как по-твоему? – спросил он мягко.

– Очень несчастный, – сказал Данилов уверенно. – И обозленный на весь мир.

– Совершенно неспособный принимать действительность такой, какая она есть… – подхватил Гусев.

– Да-да. Вот именно. Он хотел все изменить.

– Хотел сделать мир чистым и справедливым. Хотя бы в одной стране. Хотел создать единое общество, не разорванное, как обычно, на бандитов и людей, а цельное. Уничтожить основу преступности – ее воспроизводство. Дело ведь не в экономике, Данила, не в уровне жизни.

– Понятное дело, не только в ней…

– Да, не только и не столько. Воровать начинают с голодухи. Но это не значит, что, когда жизнь выправится, человек, который таскал с поля в карманах пшеничные колосья, обязательно начнет подламывать хлебные ларьки. Многие готовы стянуть то, что плохо лежит, когда жизнь берет за глотку. Но они не становятся от этого закоренелыми преступниками. А вот если тебя с детства научили, что работать глупо, потому что можно отнять, украсть… Кто научил?

– Тот, кто всю жизнь только это и делал, – подсказал Данилов.

– Вот именно. Знаешь, меня всегда ужасала история так называемых ссученных воров, которые пошли воевать в штрафные батальоны. Оказалось, многие из них потом стали даже офицерами, вернулись домой в орденах. Но на гражданке выяснилось, что они как до войны ничего не умели делать, так и теперь не могут. Предмета тяжелее чужого «лопатника» в руки не брали никогда. Разве что оружие. И все они очень скоро опять занялись прежним ремеслом.

– Естественно. А мы с тобой чем всю жизнь занимаемся?

Гусев оторопело умолк.

– Ты не сбивай меня, – попросил он. – Хотя, конечно, да… Это-то и есть самое жуткое. Но мальчишки, которые видят нас с тобой на улице, вряд ли станут выбраковщиками. И никогда не станут ворами. А тогда пацаны смотрели на гадов и думали – почему я в дерьме живу, а урка по ресторанам гуляет? Так и родилось новое воровское поколение. Даже политические… Впрочем, не важно. Теперь вспомни, что здесь творилось в девяностые годы. То же самое. Нищая страна, толпы безработных – и мимо едут бандиты на «Мерседесах». Процесс нужно было остановить, понимаешь? Обрубить, пресечь, обрезать, переломить ситуацию в корне. И не только один Птицын думал – как? Многие думали. Но именно он построил и обосновал схему. Очень жестокую, но и очень справедливую. Далеко не идеальную. Но ведь она сработала?

– Конечно, – закивал Данилов. – Конечно, сработала.

– Мы это сделали?

– Ну разумеется.

– Так в чем проблема?

– Да ни в чем. Не заводись, Пэ.

– А я и не завожусь. – Гусев взял стакан и отхлебнул. – Просто обидно бывает иногда. Такие интонации звучат – как будто мы впустую работали.

– И вовсе даже не впустую! – обиделся за выбраковку Данилов.

– И на фига этим уродам знать, кто автор птицынских заметок?

– Это ведь контрразведка, Пэ. Мало ли чего они задумали. Может, хотели все на ЦРУ свалить. Найти разработчика и представить его как агента мирового империализма… Хотел бы я познакомиться с этим Птицыным. Хотя бы посмотреть, какой он был, – пробормотал Данилов, глядя под ноги. – Жалко, уже не получится.

– Его звали Лебедев, – сказал Гусев. – Лебедев Павел Леонидович. И ты прав, Данила. Этого человека больше нет.

Он перевернулся на спину и закрыл глаза.

– Бывает… – сообщил Данилов философски.

С утра Ирина, как обычно, писала заключения по результатам обследований, которые провела вчера. За дверью кабинета стояла глубокая ватная тишина, изредка нарушаемая шорохом чьих-то обутых в тапочки ног и поскрипыванием кресел. Нормальная рабочая обстановка, всеобщий покой и заторможенность. Только непривычный к этой атмосфере человек мог бы отметить легкое напряжение, разлитое в воздухе. Ничего удивительного – в отделении функциональной неврологии не от грыжи лечат, здесь особый контингент, и от него исходят не всегда приятные флюиды. А может, все дело в едва различимом запахе лекарств, совсем не таких, какими обычно пахнет в больнице.

Ирина строчила заключения, иногда отвлекаясь, чтобы поразмыслить. Во время одной из таких отключек она вдруг поняла – ей что-то мешает. Оказалось, в коридоре, буквально под дверью кабинета, появился источник загадочного низкого гула. Ирина прислушалась. Гул разложился на два женских голоса, что-то назойливо бубнящих. И чем больше она прислушивалась, тем больше эти голоса мешали писать.

Помучившись еще минут десять, Ирина поняла, что работать так невозможно, и выглянула за дверь.

Ну, разумеется! По обе стороны от входа в ее кабинет стояли два глубоких кресла, и в каждом из них расположилась слабоумная бабушка. Судя по всему, старухи были еще и полуглухие, так как разговаривали на повышенных тонах, постоянно друг друга переспрашивая. Удобный диван неподалеку их не привлекал, они просто не соображали, что туда можно пересесть, а вот эти кресла, между которыми метра три…