Иван Оченков - Путь на Балканы

— А вам какое дело? — грубо отозвался поручик.

— Старший унтер-офицер Будищев — мой подчиненный. Кроме того, он герой войны и георгиевский кавалер! И я хочу знать, по какому праву вы его допрашиваете?

— Полноте, господа! — вмешался Вельбицкий. — Нет никакого повода для ссор. Мы вовсе не допрашиваем вашего…, кстати, Всеволод Михайлович, а когда это он успел стать вашим подчиненным? Вы вроде соседними взводами командовали…. Ну да ладно! Мы, изволите ли видеть, не допрашиваем вашего протеже, а производим дознание.

— У раненого?!

— А что делать? Произошло преступление, свидетелем которого мог быть унтер-офицер Будищев. Но он, к сожалению, отчего-то не хочет помочь нам в расследовании, вот мы и пытаемся выяснить причину подобного поведения.

— Я не знаю в чем вы его подозреваете, но уверен, что ваши домыслы абсолютно беспочвенны!

— Что же, господин прапорщик, мы примем к сведению ваше мнение. Впрочем, мы уже закончили. Честь имеем!

Выйдя из госпиталя, жандармы переглянулись.

— Что скажете? — первым нарушил молчание Вельбицкий.

— Вы правы, он определенно знает больше, чем говорит.

— А что по поводу беспамятства?

— Врет.

— Да, я тоже так думаю. Хотя это не имеет никакого значения.

— Почему?

— Мы не сможем связать Будищева ни с пожаром, ни с трупами, найденными в деревне. Слишком далеко его нашли. Кстати, их опознали?

— Да, это по большей части представители местного преступного элемента. Турецкая власть кончилась, болгарская не началась, а мы и вовсе во внутренние дела не вмешиваемся, вот они и подняли головы.

— И тут же их лишились.

— Выходит так.

— А что с покойником с пожарища?

— Невозможно опознать, слишком сильно обгорел. Есть кое-какие догадки, но…

— А именно?

— Ну, прочих покойников часто видели в компании двух румынских подданных, пропавших той же ночью. Некто Михай Попеску и Мирча-цыган. Вполне возможно, что это один из них.

— А где же второй?

— Вот чего не знаю, того не знаю.

— Скажите, поручик, а отчего вы сразу не допросили Будищева?

— Говоря по совести, я сразу не связал эти два дела. К тому же он был без сознания, а цесаревич, узнав о повреждении проводов и ранении обходчика, рвал и метал, не до того было. А тут еще эти трупы… В общем, пока вы не приехали и не указали на возможную связь, я бы и не подумал.

— И что думаете делать?

— Ничего.

— Вот как?

— Ну, сами посудите. Евреи целы, деньги тоже. Жалоб не поступало, да и сами они теперь далеко, благо хоть поставки идут исправно. Ворье местное кто-то перебил? Да туда им и дорога!

— А показания этого ефрейтора?

— Хитрова?

— Ну-да.

— Простите, но ничего конкретного он не сказал. Преступлений Будищев не совершал, разговоров противу существующего строя не вел, а трофеи… кого этим удивишь?

— Убийство писаря?

— Бездоказательно! Думаю дело в том, что его обошли по службе, вот он и злобится. Интриги, знаете ли, бывают не только в высших сферах.

— Все же, может, еще раз его допросим?

— Хорошо, только…

— Что, только?

— Давайте я на сей раз буду "добрым следователем", мне как-то привычнее, да и Хитров меня знает.

— Нет возражений! — усмехнулся Вельбицкий и жандармы весело рассмеялись.

В тоже самое время, Гаршин встревоженно остановился у кровати Будищева и пытливо вглядывался ему в глаза.

— Что они от вас хотели?

— Ничего особенного, — вяло отмахнулся Дмитрий. — Работа у них такая.

— Этот местный жандарм Васильев несколько раз был у нас, опрашивая солдат. В особенности бывших в карауле в ту ночь.

— Это логично.

— Вы так спокойно относитесь к этому?

— Да пофигу мне. Сева, расскажи лучше, что слышно, мир заключили или нет?

— Пока нет, но, кажется, переговоры идут успешно и если все будет хорошо, уже весной мы отправимся домой.

— Ты останешься служить?

— Даже не знаю. Здесь на войне я столько пережил, столько увидел… Езерджи, Аярсляр, другие сражения… мне хотелось бы рассказать об этом всей России. О том, как мы воевали за свободу Болгарии, как теряли товарищей. Я уже даже послал один из рассказов знакомому издателю и жду теперь ответа.

— Надеюсь, у тебя все получится.

— Спасибо. Но что-то не видно нашего Алеши?

— Небось, нашел свободные уши и дует в них, про то, как его ждет невеста, — усмехнулся Будищев. — Хороший он парень, но, ей богу, забодал наглухо!

— Похоже, вы не верите, что она его дождется? — нахмурился Гаршин.

— Хотел бы я ошибиться, но боюсь, что так и будет.

— Надеюсь, вы не стали делиться с Лиховцевым своими догадками?

— Да он все равно никого кроме себя не слышит, когда говорит о своей Софье. Хотя это неудивительно, барышня действительно — бомба! Я видел ее, когда они провожали Лешку и Николашу.

— А может, вы просто завидуете ему? — не удержался от колкости Всеволод, которому не понравилось, как Дмитрий отозвался о невесте их товарища.

— Это точно, — засмеялся тот. — На меня только дурочки деревенские клюют, конопатые, страсть!

— Ладно, я все же пойду, поищу Алексея, — поднялся Гаршин. — Вам что-нибудь нужно?

— Да вроде бы, хотя не смог бы ты передать о моем состоянии нашему полковому врачу.

— Мирону Яковлевичу?

— Ну, да, Гиршовскому младшему.

Палата в которой лежал Будищев не то чтобы пустовала, но раненых и больных в ней было гораздо меньше, чем во время боевых действий, когда она, иной раз, бывала просто переполнена. Так что лежал он в стороне от остальных и соседи до сих пор не слишком докучали ему. Однако увидев его сегодняшних посетителей, у них разыгралось любопытство, и едва прапорщик ушел, один рябой от оспин солдат с правой рукой, висевшей на перевязи, присел рядом с ним.

— Я гляжу не простой ты человек, господин унтер, — задумчиво заметил он. — То жандармы к тебе приходют, то другие офицера!

— Это точно, — хмыкнул Дмитрий. — Но что характерно, ни одна сволочь не догадалась апельсинов принести на поправку. А я бы сейчас заточил чего-нибудь цитрусового!

— Ишь ты, — озадачился солдат. — Это что же за зверь такой, "липесин"?

— Это, брат, такой фрукт. Очень пользительный при болезнях.

— Скусный?

— А то!

— На что похож-то хоть?

— Как тебе сказать, — задумался Будищев и в глазах его мелькнули озорные огоньки. — Апельсин он, короче, сладкий, как будто девку любишь!

— Да иди ты! — у раненого округлились глаза. — Нешто так бывает?

— Вот тебе крест!

Проводив глазами озадаченного донельзя солдата, Дмитрий представил, как тот будет объяснять жандармам вкус апельсина и на душе повеселело.

На следующий день, в палату, где лежал Будищев, явились санитары с носилками и перенесли его в операционную палату на перевязку, хотя до сих пор их делали прямо на месте. Обычно так делали, когда раны внушали опасения, с тем чтобы вычистить их от нагноений и тому подобному. Однако на сей раз все было в порядке, просто вместо младшего ординатора его осматривал главврач, а помогала ему сестра Берг. Девушка быстро сняла старые бинты, и доктор склонился над своим пациентом.