Александр Михайловский - Победителей не судят

Ну а потом, уже в июле, началось такое, что только голова шла кругом. Мне и моим соратникам оставалось только завистливо качать головами, наблюдая, как русские кормят вермахт тем же дерьмом, каким тот год назад кормил французскую армию. Кроме того, не было никакой общегосударственной капитуляции, потому что никакого правительства или чего-то подобного у Германии к тому моменту уже не существовало. Бошей просто пинками гнали в сторону Атлантики, пленяя или уничтожая тех, кто не мог уже бежать дальше. К середине августа (я тогда находился в Бейруте) эта волна достигла Парижа, перехлестнула его и покатилась дальше к испанской границе. При этом русские не видели никакой разницы между оккупированными и так называемыми свободными территориями, которые контролировал режим Виши. Так оправдались мои слова по поводу презрения и осуждения со стороны победителей.

И одновременно этот успех русских до крайности возбудил британцев, увидевших в их продвижении угрозу своим вечным интересам. Они уже однажды наломали дров своей «Катапультой 65 », но этого им было, видимо, мало. Еще 7-го августа я получил от Черчилля телеграмму, больше похожую на ультиматум. В крайне категоричной форме глава британского правительства требовал от меня осуждения вторжения советских войск на территорию Франции и призыва к французам оказать им сопротивление. Мол, точно такое же заявление в отношении польской территории уже сделало польское правительство в изгнании пана Миколайчика. Такое требование (да еще и в категоричной форме) вызвало во мне волну возмущения. Я им не пан Миколайчик, чтобы просто так, за здорово живешь, поддаться британскому диктату и поссориться с вооруженной силой, которая всего за восемь недель сумела полностью разгромить вермахт и прибрать себе ставшие бесхозными европейские территории. Хотя, уверен, пану Миколайчику и диктовать ничего не надо было – сам прибежал к Черчиллю, виляя хвостом, и принес в зубах нужное британцам заявление.

Поначалу я решил не отвечать ни да, ни нет, а присмотреться к ситуации, пытаясь понять, как ведут себя русские на французской земле и как относится к этому народ, и так далее и тому подобное. Но, видимо, британское правительство не желало знать и шестнадцатого августа – на следующий день после того, как русские вошли в Париж, все руководство «Свободной Франции» находящееся на подконтрольной британцам территории, было неожиданно арестовано. А еще через три дня, после того как коммунистический лидер Морис Торез объявил о формировании Временного правительства Национального единства с самым широким представительством патриотических сил, эти мои арестованные соратники были расстреляны британскими военными властями, без суда и следствия. Уже потом я узнал, что за моих людей вступилось советское посольство в Лондоне, потребовавшее у британского правительства освободить арестованных без каких-либо условий. Именно это требование и вызвало такую неадекватную реакцию Черчилля, решившего, что я уже сговорился с месье Сталиным у него за спиной.

Лучшего подарка коммунистам, чем расстрел моих соратников, британцы сделать не могли. «Свободная Франция» была обезглавлена и обескровлена, но самое главное заключалось не в этом, а в том, что у коммунистов с их значительным опытом подпольной работы обнаружилась своя подпольная организация сопротивления, на основе которой и возникли временные органы власти. И ведь вся эта торопливость Черчилля, навсегда поссорившая французов и британцев, проистекала только из того страха, что от действий «Свободной Франции», если ей будет позволен свободный выбор, каким-то образом пострадают извечные британские интересы. После такого решения эти интересы пострадают точно, потому что «Свободная Франция» отнюдь не исчерпывалась своим лондонским комитетом; главные ее силы находились и находятся в колониях и заморских территориях.

Но, расстреляв моих соратников, арестованных на британских территориях, Черчилль и не думал успокаиваться. Совсем незадолго до того, в конце июля, мне удалось заключить соглашение, по которому руководство подмандатной Франции на территории Сирии признавало правительство «Свободной Франции», взамен на что размещенные в Палестине британские войска прекращали против них всяческие враждебные действия, начатые в связи с уже упомянутой операцией «Катапульта». И вот, все оказалось напрасно – после того как во Франции провозгласили временное коммунистическое правительство национального единства, британские войска возобновили продвижение вглубь Сирии, и к концу августа вплотную подошли к Дамаску. У этих просвещенных мореплавателей действительно только один вечный и неизменный интерес в жизни – урвать чужое, сожрать и переварить поскорей, чтобы кусок не успели вырвать прямо изо рта.

Сказать честно, после всего произошедшего у меня просто не было иного выбора, кроме как обратиться к единственной силе, которая могла бы обуздать британскую жадность. Я имею в виду русских из будущего, союзников нынешнего Советского Союза. Они еще называют себя второй антигитлеровской коалицией, как бы противопоставляя себя еще необъявленному союзу Североамериканских Соединенных Штатов и Великобритании. Вряд ли Черчилль рискнет противоречить мощи, за несколько стремительных операций в труху сокрушившей Третий Рейх. Это, в самом начале войны Гитлера против Советов мы, не понимая ничего, могли только, открыв рот, наблюдать, как под сокрушающими ударами гибнет лучшая армия континентальной Европы. Двумя месяцами позже картина была уже вполне определенной, и ведущая роль России из будущего в русско-советском союзе являлась вполне очевидной.

Видит Бог – если бы не вызванная страхом торопливость Черчилля, я этого никогда бы не сделал. В свое время, после освобождения из плена, в двадцатом году, в чине майора польской армии мне довелось повоевать против ворвавшихся в Польшу большевистских орд. Меня даже звали навсегда остаться на польской службе 66 , но мне претила спесь и глупость польских панов, и я предпочел вернуться во Францию, где меня уже похоронили и оплакали 67 . Во французской политике я бы предпочел занять патриотическую, но не коммунистическую позицию, собрав под свои знамена тех, кому дороги традиционные французские ценности. Но, видимо, вечные Британские интересы со времен Столетней войны и по сей день как раз и заключаются в том, чтобы в итоге всех политических манипуляций Франция, в конце концов, прекратила бы свое существование. Теперь понятно, что антигерманское «Сердечное Согласие» было всего лишь проходным моментом, когда ушлые джентльмены, воспользовавшись неопытной простушкой Францией, вдобавок обобрали ее до нитки и подставили под удар тевтонской ярости.