Оксана Демченко - Облачный бык [Litres]

Вася ошарашенно оглянулся на меня. Бедняга, второй раз за месяц переворачивается весь его мир… А я только и могу погладить по голове, пожелать удачи.

– Юна, – златовласый прямо смотрел на меня. – Вы знакомы с работами Дэйни, конечно же. Вы определенно показывали мальчику весенний цикл. Мне очевидно сильное влияние этого мастера на ранние работы Василия. Тот же взгляд на природу света. Я желаю сделать комментарий. Вряд ли вы знаете, но серия, которой владеют Дюбо, ранняя. Автор позже назвал ее ошибкой. Весна должна отражать пробуждение жизни, но собственное настроение Дэйни в тот период было суицидальным. Полотно за полотном он создавал свет, вернее искал его, трепетный и слабый… буйство красок, а свет – трепетный и слабый. Умирающая весна. Вот точное название серии из семи картин. В последние годы жизни Дэйни обосновался в приморском имении друга и повторил весеннюю тему. Василий обязательно увидит те работы, я позабочусь. Ему будет полезно.

– Умирающая весна? – шепотом поразилась я. Глянула на Яркута. – «Первоцвет»…

– Можешь говорить все, это надежное место, – быстро отозвался лже-налетчик, и взгляд его стал хищным. В дверях мелькнул тот человек, что допустил нас в зал и ограничил время, но Яркут отмахнулся. – Не теперь!

– Это важно, Егор. Пусть ждут, – мягко улыбнулся тот, кто нас принимал, и двери закрылись. – Что такое первоцвет в данном случае?

– Проект дома Дюбо в Луговой, прошлая весна, а точнее, начало лета. Ковер пролесков, отражающий настроение и цветовую гамму работ Дэйни, – совсем коротко изложила я. Глянула на Яркута, зажмурилась и выдавила нехотя, через силу. – Я видела двор с пролесками ночью, после завершения дела. Я не написала этого сегодня, я бы и не сказала никогда и никому, наверное. Но слова об умирающей весне… Все цветы сгнили. Там была сплошная черная смерть. Ледяной сквозняк. Душный туман, ядовитый. И отчаяние. Я смогла с третьей попытки воссоздать умирающий свет Дэйни, и он… он правда умер. – Я открыла глаза и сразу увидела златовласого, он был яркий и внимательный, он ничуть не сомневался в моих нелепых словах. – Что же приключилось?

– Ритуал, но какой именно, не решусь предположить сразу, – задумался тот, кто вызолотил будущее Васьки и не моргнул глазом. – Юна, я благодарен. Понимаю, рассказать подобное непросто. Слова не покинут пределов этого зала, обещаю. Кратко объясню, чтобы вас не мучали вопросы. Искусно, с большой душою подобранные цветы являются фоном для сложного прядения в южном стиле. В имении Дюбо конечно не работала айлат. Там наплели гнили наемные живки, их целью, вероятно, был сбор жизненной силы. К ночи пролески обратились бы в идеальные сухоцветы, если бы дело не содержало недопустимого. Такой след оставил бы ритуал по снятию суицидального настроения. Гниль означает, что живки-наемницы подтолкнули кого-то к смерти и пытались избежать последствий. Положим, укоротили чью-то жизнь или ценой одной жизни продлили другую. Точнее не скажу. Вот разве: отныне не гостите в Луговой.

– Охотно последую совету.

Двери зала снова открылись, и теперь – широко, на обе створки. На пороге возник полноватый человек, он неодобрительно глянул на Яркута и молвил «минута».

– Какие мы разные, Егор. Я, если что, честно зарежу вас, и даже не в спину. А вы, если что, устроите донос, – ласково улыбнулся Яркут. Вскочил, сразу оказался позади кресла златовласого и коротко обнял его за плечи. – Мики, плотно поужинаешь. Будешь гулять час, пешком. Бездельничая! Обещаешь?

– Куки, сегодня это сложно.

– Я жду.

– Постараюсь. Куки, ты жесток. Бросаешь меня, обременив требованием.

– Дай еще неделю, и я постараюсь вечерами выгуливать тебя.

– Рыбалка, – жалобно попросил златовласый.

– Уговор. Но ты сам нарушишь его, ведь так?

– О да, – смутился златовласый.

Резко отстранившись, Яркут метнулся, выдрал меня из-за стола, как сказочную репку – под локти и без предупреждения. Не отпуская, почти понес к дверям. Освободил уже возле лестницы, оглянулся. Полноватый господин ждал этого, стоя поодаль.

– Егор, я позвоню, уточню меню ужина и протяженность прогулки. Вы слушаетесь его. Служба не оправдывает вас. Он хрупкий. Его надлежит кормить строго и методично. И знаете… я вижу прямой ваш умысел в том, куда попал с проверкой. Вы надежно избавились от меня, хотя расстояние от ограды корпуса до порога особняка не превышает десяти верст.

– Если он откажется кушать и гулять, сам вызову вас, – поклонился полноватый. – Вы неуместны, но порою полезны. Засим…

Он откланялся и удалился в круглый зал со стеклянным потолком. Двери оставались открытыми недолго, но я успела заметить гостей, занимающих кресла. Хозяин приема не одарил их улыбкой. Тень над его головой снова сгустилась. Если бы меня не поймали под руку и не потянули прочь, я бы задумалась, что именно увидела, и почему в отношении этого человека всё так отчетливо? Почти успела возникнуть мысль: уж не был ли златовласый однажды при смерти? Но мысль не облеклась в слова, Яков-Ян, став Яркутом, влиял на меня сильнее, чем год назад. Как-то… оглушающе. Хотелось убежать. И еще наговорить гадостей. Тогда он убрал бы руку и вернул мне свободу.

– Пошли. Мерзкий день, все заняты. Ты сорвала уроки, но это улажено. Я отсутствую в казармах, осложняя планирование покушения. Мики предстоит еще пять перемен гостей. Они как блюда. Насыщает первое, прочие вызывают тошноту. Мики не обжора во всех смыслах. Но у него нет выбора. И я рад, Вася оказался сочным десертом. Мелкая картинка с пятнами цвета… мазня-мазней на мой вкус. Но Мики был в восторге.

– Тридцать тысяч за три эскиза? – я вспомнила цену и споткнулась.

Яркут серьёзно кивнул и помог спуститься по лестнице. Некоторое время молчал, изучая шторы и цветы в вазах, мебель и люстры.

– Благодарю за подробности по Луговой. Неожиданно. Все же ритуал… И еще. Я привез тебя к нему, показал многовато личного. Это моя жизнь, Юна. Я нищий, он – принц. Больно, карикатурно. Но так сложилось, точка. Мики очень важен мне. За ним сейчас следует волчье логово. Ты, может статься, на третьем месте. Хотя я жду ночного покушения, как капризное дитя – любимого десерта… Ты предала меня год назад. Да, для моего же блага, но я не умею прощать. Вот только сам я сделал то же самое в отношении Мики. – Скороговоркой вывалив кучу непонятностей, Яркут резко отвернулся и пробормотал едва слышно, вроде бы сам себе: – отвезу до пансиона. Высажу за углом. Сплетен на сегодня довольно.

Он быстро миновал зал, спустился по ступеням и прошел к автомобилю. Опять сел впереди. Я, оставленная сама по себе, поспешила следом, и дверцу мне открыл водитель. Всю дорогу мы молчали. Яркут уткнулся в мои записи и читал их как-то… яростно. Подчеркивал, ставил вопросы. Переворачивал листы и снова читал, и вздыхал. И – ни единого вопроса вслух… Высадил меня водитель. Яркут не кивнул, не повернул головы. Понять его было сложно и год назад. Сейчас – еще хуже. Это другой человек, с другим именем и характером, неудобным, как… ржавая кочерга, завязанная бантиком.