Михаил Ланцов - Иван Московский. Первые шаги [СИ]

— Так как же без бояр-то? — Удивился Великий князь.

— А ты дворянство плоди — слуг Государевых. Да титулы им начни давать. Тут подумать нужно. С кондачка не решить. Но мню — надо табель делать о рангах. Чтобы и титулы, и звания, и должности расписать в порядке общего взаиморасположения. Кто над кем стоит и как при дворе твоем служить станет. Вот слуг своих и станешь назначать сообразно.

— Мудрено.

— Это только так кажется. Я тебе вечером привезу свои записи по этому поводу. Думал. О том, что бояре не желают переходить на новый строй службы — не знал, но догадывался. Им-то он совсем не интересен.

— А бояре смуту не учинят? — Насторожился отец.

— А чего им смуту творить? Ты их ничего не лишаешь. В случае острой нужды — к делу призываешь. А так — не дергаешь. Благодать! Новых же боярством не жалуй. Разве что изредка за заслуги особые. Старые же сами вымрут без волнений особых.

— Ну если так… — задумчиво произнес отец, покивав, — я подумаю.

И перешел к куда более насущному вопросу. В 1471 года Ахмат стал единоличным правителем Большой Орды после смерти старшего брата. Разгром Казанского ханства напугал многих правителей татарских держав. После удачной кампании 1471 года, в ходе которой Москва смогла присоединить Новгород и разбить Литву, это обеспокоенность существенно усилилась, мягко говоря. Дошло до того, что даже Крым, бывший вот уже несколько десятилетий верным союзником Москвы, обеспокоился. И не только Крым. Несмотря на предельно миролюбивую риторику и татарские державы, и Литва, и Ливония испытывали нешуточное волнение. Слишком решительные и масштабные успехи Москвы их напугали. Никому такое соседство оказалось не по душе. Даже опосредованно.

— Ты ожидаешь прихода Большой Орды? — Наконец спросил Ваня.

— Да. Поэтому Филиппу по прошлом годе и поверил. Тем более, что и повод есть — мы дань давно не платим.

— Но минувшей кампанией мне удалось побить большие рати новгородцев и литовцев. Ахмата это не настораживает?

— Как мне передали, в Орде никто не верит в эти россказни. Они считают, что мы так им голову морочим. И рати там были небольшие, раз пешцами удалось их одолеть. Будто бы ты побил два литовских отряда разбойных да Новгород сам ворота открыл.

— Хм. А что, на Москве их людей в то время не было?

— Видимо не было.

— И сколько их может прийти?

— Не знаю… — покачал головой отец. — Все зависит от того, сможет хан Ахмат примирится со своими противниками или нет. Если Сибирское и Крымское ханства да Ногайская орда выставят войско в поддержку Ахмата — много татар придет.

— Значит будем готовиться к худшему, — произнес Ваня. — Я к июню отправлюсь на стругах к Алексину и буду стоять там. При нужде, легко и быстро спущусь на стругах хоть до Коломны.

— А почему в Алексин?

— Это самый западный наш городок по Оке. Если Ахмат пойдет по литовским землям к нам, минуя Рязань, то Алексин станет первым на его пути. Если же через Рязань, то мы заранее узнаем, куда он идет. Из Алексина мне легче всего будет совершить переход рекой.

— А не боишься встать на его пути с горсткой воинов? Три сотни всадников и восемьсот пешцев — не великая сила.

— Всадников я тебе оставлю. Их на стругах перебрасывать неудобно. Да и ни к чему они там.

— Тем более. Он ведь тебя сомнет.

— Отец, ты же видел действие моей пехоты в бою. Ты опять ее недооцениваешь.

— Твои пешцы…

— Пехота.

— Хорошо, пехота, — поморщился отец, — она победила отряд всего в шесть сотен всадников…

— На реке Шелони — около двадцати сотен.

— Пусть так. Ахмад же приведет много больше. Меньше ста сотен и не жди. А может и больше.

— Так и что? Он приведет степных воинов. У них брони железные будут едва ли у шестой части. Да и то — совсем не обязательно. Остальные — это обычные пастухи, поднятые в ополчение.

— Но их будет много!

— А у меня будут стены. Ты опять не веришь моим словам? В крепости, пусть самой убогой, хан Ахмат ничего не сможет сделать моей пехоте. Особенно, если усилить ее саламандрами. Приступом он крепость не возьмет. А осаду долгую держать не сможет.

— Хорошо, — недовольно буркнул Великий князь после долгой паузы.

— Ты не веришь мне?

— Верю, — нехотя ответил Иван Васильевич. — Но уразуметь не могу. Дивно и странно все. Понимаю, что ты ту литовскую конницу под Москвой разогнал ссаными тряпками. Словно бродяжек каких. Но все одно — чую — беда приключится.

— Думаешь, что убьют?

— Чувствую.

— Ну и леший с ним. Тебе же легче станет, — усмехнулся Ваня.

— Не говори так! НИКОГДА НЕ ГОВОРИ ТАК!

— Отец, — устало произнес Ваня. — Я ведь знаю, что священники меня не любят и ежедневно тебя склоняют к озлоблению на меня. Я им враг, ибо сломал замысел великий, вгоняющий всю Русь им под пяту. Не удивляйся. Доброхоты многое мне рассказывают. Хватает и злодеев языкатых, которые подбивают меня на открытый бунт против тебя. Не явно. Но так — исподволь, исподтишка.

Великий князь промолчал, смотря хмуро на сына. Так что он продолжил после небольшой паузы.

— Я ведь должен был умереть тогда… вместе с матушкой. Посему ныне каждый день на бренной земле — подарок. Я не боюсь умереть. Поверь — это не так страшно. Поэтому нет у меня никакой робости перед выступлением к Алексину. Погибну — значит так тому и быть. А нет — дело доброе сделаю.

— Сын… — начал было говорить отец, но Ваня его перебил.

— Меня убьют. Не сегодня, так завтра. И выбор у меня не велик. Либо забиться под лист лопуха и дрожать как заяц, либо действовать открыто и смело.

— Митрополит мертв, брат мой — в монастыре прощение у Всевышнего вымаливает. Кто тебя хочет убить?

— Скажи, я ведь прав? И священники тебе стараются пакости про меня или людей моих сказывать?

— Стараются, — после долгой паузы, произнес отец.

— И что, уже антихристом называют?

— Нет, — усмехнулся Иван Васильевич. — Пока только людей твоих поносят. Дескать, бесовскими вещами занимаются, а ты их в том покрываешь.

— Вот видишь, — улыбнулся Ваня. — Если долго человеку говорить о том, что он свинья, то рано или поздно он захрюкает. В конце концов и ты поддашься этим уговорам да вкрадчивым наветам. Поверишь. Вопреки всему. Поэтому я и говорю, что убьют меня рано или поздно. Если сам не казнишь, то в опалу отправишь. А там и враги подсуетятся, дабы последовал я за своей мамой. Боюсь, что даже до монастыря не доеду.

— Ты мой единственный сын!

— Это сейчас. А потом? Ты ведь возьмешь себе жену, и она родит тебе еще наследников. Поверь, я не против. Я буду искренне рад братьям и сестрам. Но… разве мир состоит только из добрых людей?

— Сын… — начал было говорить Иван Васильевич.

— Отец! — Перебил его Ваня. — Давай не будем. Ты прекрасно все понял. Священники не смирятся с тем, что ты из-за меня рассорился с греками. Ни греков они мне не простят, ни митрополита, ни жизнь мою.