Виктор Дубчек - Красный падаван-2: Наш человек на небе

И не найдётся среди них никого, подобного Коле Половинкину — верного и отважного до безумия, того высокого безумия, какое одно имеет право считаться настоящей разумностью. Не останется ни единого рыцаря Ордена НКВД, способного пренебречь опасностью и личным благополучием ради того, чтобы исполнить присягу.

Способного ради спасения возлюбленной не раздумывая ни секунды ринуться в цитадель вражеского Владыки ситха, как в пещеру крайт-дракона. Как в старинной голо-сказке...

Юно и сама чувствовала, что слишком разволновалась. Она украдкой оглянулась, — не заметил ли кто её неуместно раскрасневшегося лица, — и заставила себя сделать несколько глубоких вздохов.

Пора в клуб.

- В клуб не пора?

- Без нас не начнут.

- Думаешь, награждать будут? — с некоторым сомнением спросил Коля. Кожедуб уверенно похлопал солнечную батарею своего истребителя. Иван Никитович был, — и чувствовал себя, — старше Половинкина, поэтому редко отказывался от возможности подколоть нового закадычного «друзяку».

- Тебя вряд ли, — сказал лётчик, для убедительности слегка покряхтывая, — ты, Колян, потому что дятел. А я — да. Я, допустим, уже на три Звезды наработал.

- Само собой, — в тон ему ответил Половинкин, — звёзды знатные... А где они, кстати? Чтой-то на тебе ничего не висит, не болтается, а?

- Вот сегодня и врУчат. А может, и вручАт. Бибиков, Федотов! Где вы там...

Надо было успеть поменять один из правых посадочных кронштейнов: в опытной партии инженеры завода КИМ не выдержали допуска — приходилось доводить на месте.

Работа, — и слесарная, и боевая, — кипела. Даже на приятельские перекоры, вошедшие у Кожедуба с Половинкиным в добрую привычку, не всегда находилось время. Иван Никитович поклялся себе, что у проклятых фрицев небо будет гореть под плоскостями — и слово держал. Не потому бы, что перед товарищами: себе ведь клялся, а обещания себе — самые верные должны быть.

Хотя и боевых товарищей забывать не приходилось.

Так уж вышло, что Кожедуб оказался первым лётчиком, применившим технику «марсиан» против немецкой авиации. Причём не СИД-истребитель, — который хоть под атмосферу и «не заточен», но всё равно истребитель, — а неповоротливый, тяжёлый бомбардировщик, да ещё и с десантом на борту; да не просто применил, а так, что с одного вылета наколотил на пол-Звезды.

- Вот, значит, как, — задумчиво сказал тогда полковник Ламтюгов. — Был ты Кожедуб Кожедубом, а стал — военная аристократия. Слово «аристократия» Ивану Никитовичу не понравилось, он нахмурился.

- Подчёркиваю, сынок: военная! — произнёс Ламтюгов, уважительно воздевая единственный палец на единственной руке.

Ноготь, — тоже, конечно, единственный, — на этом пальце выглядел сгрызенным под корень. Извёлся, видать, полковник ожидаючи. Инструктор товарищ Ай-яй-яй волновался тоже — булькал и размахивал тонкокостными конечностями. Но этот, кажется, больше переживал за сохранность машины.

А чего, спрашивается, переживать-то — вот она, красавица, целёхонька. Подумаешь, немного плоскость поцарапал; ерунда это всё: не так уж и нужны СИДу солнечные батареи и всякие там теплоотводные плоскости. Основные-то системы в порядке. И десант Кожедуб сохранил весь, и даже с пополнением. В общем — кругом молодец.

Русские всегда побеждают.

А победитель всегда становится «центром кристаллизации». Кожедуб оказался в фокусе всеобщего внимания. Среди сокурсников он мгновенно обрёл авторитет, пред которым померкли и язвительная требовательность Ламтюгова, и экзотическое бульканье Ай-яй-яя. Ладно товарищи-курсанты: Иван Никитович сделался необычайно востребован и в среде высокого авиационного начальства — генералы, конструкторы, даже психологи... Кожедуб отвечал и отвечал и отвечал на вопросы; писал и писал и писал отчёты; пояснял и пояснял и пояснял свои действия во время памятного рейда.

В 1941 году Советская промышленность кинопулемётов производила недостаточно; это, между прочим, здорово мешало нашим лётчикам подтверждать воздушные победы. А вот СИД, как выяснилось, был напичкан кино

- и прочей аппаратурой под завязку. Снималась не только картинка по маршруту следования, но и задний, надирный, зенитный и боковые обзоры; писались координаты и траектории зарегистрированных по пути объектов; управляющие воздействия пилота, включая силу нажима на органы управления; писались переговоры лётчика с напарниками и диспетчерскими службами. Переговоры внутри самой машины не писались — хоть это радовало. Иван Никитович не представлял себе, как бы он прокомментировал эти самые «внутренние разговоры» тем, кто ни разу не бывал в воздушном бою. И так-то работать приходилось без роздыху: крупицы опыта ценились куда выше любого золотого песка. Слишком мало этих драгоценных крупиц накопила пока Земля. И никто, — включая «марсиан», — не знал, с какими сложностями придётся столкнуться при адаптации опыта. Кожедуб совершенно точно догадывался, что руководство страны взяло курс на копирование и адаптацию достижений союзников. Нормальный, честный, разумный путь: отстаёшь — нагоняй.

Вот и крутили курсанты по сотому разу плёнки с записями воздушных боёв; рисовали альтернативные маршруты, доказывая их превосходство над тем, что выбрал Кожедуб; гоняли тренажёр, норовя подкрутить приборы искусственных перегрузок — в большую сторону, конечно. Тщательно отрабатывали выход из тренировочных эллингов, посадку на стойки, воздушные манёвры, работу с прицельными сетками и машинным зрением, управление энергораспределением... мало ли что ещё. Иван Никитович внимательно осмотрел место крепления кронштейна. Всё-таки надо что-то придумать, чтоб не так зависеть от специализированных ангаров со стойками. Позиционная война в Белоруссии надолго не затянется, а в наступательных операциях без корабля-матки...

Да, машины были — не машины, а чудо. Но и требовали владения огромным объёмом знаний, которым у землян просто неоткуда было пока взяться. И даже самый доброжелательный инструктор-«марсианин» эти знания просто так дать не мог, потому что никакое знание не существует само по себе, а всегда опирается на какие-то другие сведения, и так без конца. Профессор Колмогоров, который также принимал участие в анализе накопленного материала, говорил что-то такое про «энтропию», «тезаурус», «стохастическую сложность»... но уж этим Иван Никитович забивать себе голову даже не пытался.

Он не математик.

Он — истребитель.

Он — истребляет.

Он — объясняет товарищам, как истреблять.

Правда, некоторые вещи Кожедуб объяснить не мог как ни старался. Например, почему он закрывал глаза, когда атаковал наиболее удалённые цели. Да, кинокамеры в кабине снимали и лицо пилота — а пилот, оказывается, ни сном ни духом, зачем он там жмурился; жмурился — но попадал! Кто же закрывает глаза, выходя на цель, словно наугад — точнее?.. Кто же в здравом рассудке откажется от услуг таких всемогущих прицельных приборов, какие установлены на СИД?..