Виктор Дубчек - Красный падаван-2: Наш человек на небе

- Ну, давай здесь присядем, коминтерновская, — предложила баб Саша и, не дожидаясь ответа, грузно опустилась на какие-то сваленные вдоль стены брёвна.

Юно устроилась рядом, сняла «ушанку», пригладила отросшие волосы. Ослабила ворот: в «полушубке» она и так постоянно чувствовала себя, как в домике.

Толстуха с одобрительным и каким-то немного жалостливым выражением смотрела на девушку. Юно знала, о чём хочет заговорить баб Саша, и сама хотела бы разговаривать, но не умела начать; да ведь и женщина не умела тоже. Хозяйка гостиницы нерешительно открыла рот; в тот же миг распахнулась внутренняя дверь. На женщин дохнуло жаром и знойким запахом печёных клубней. По тамбуру деловитой рысцой пробежал коротко стриженый немолодой мужичок; напяливая шапку, выскочил на улицу — женщин скребнуло стужей.

- Андрей Антоныч... — сказала баб Саша, кивая на дверь. — Положительный мужчина, в управлении работает. Дак а раньше-то в милиции работал.

- Неужели? — сказала Юно, слегка сомневаясь в точности произношения.

- Дак точно. Его из следователей выперли в тридцать шестом годе. На подследственного накричал, за то и выперли. [17] факт: выгоняли. За окрик.

Разговор понемногу клеился. Говорили, как и предполагалось, о Половинкине.

- ...Дак любила я отца его, — говорила баб Саша, — ох и любила. Знала б ты, коминтерновская...

- Извините, — сказала Юно, с жадной неловкостью выхватывая детали; чужая, в сущности, история казалась ей необычайно важной — здесь, в полутёмном тамбуре, где случайные сообщницы прятались от всего мира.

- Дак что там... любила. А он, вишь, другую выбрал. Мать Колькину. Всегда такой был — всегда по сердцу выбирал, по сторонам не смотрел, вперёд, вперёд!..

Баб Саша взмахнула пухлой рукой, тихо рассмеялась — с неяркой, давно отжившей грустинкой.

- Горевала я... ох, коминтерновская!.. Думала уж руки на себя наложить. Дак что там, спасибо матери, матерь не дала. Помню, хворостиной меня ходила...

- А потом?

- Дак что потом... погоревала да перестала. Не век же горевать. Так и жила. Покумились мы с его матерью даже, с Колькиной-то. Понемногу успокоилась я. Так и жила.

«Неужели и здесь разумные бывают несчастливы?..» подумала Юно. «Да нет, конечно, бывают. Они свободны, они не боятся ни смерти, ни своих владык; более того — именно в кремлёвских ситхах и видят земляне лучшую защиту от страха... спасение от бессмысленности мира. Они свободны и ничего не боятся — а потому кажется, будто разумные Державы СССР просто не могут быть несчастны...»

- Звали, ещё как звали... — толстуха повела круглыми плечами; жест потерялся под одеждой, — да не пошла я. Ты не смотри, это я теперь только такая... для кого уж мне красивой-то быть.

«Вот она...», подумала Юно, «несчастна? и всё равно живёт, живёт в своём мире, настоящем... А я?.. Ведь я хочу, я безумно хочу остаться здесь, с Колей... на Земле. На поверхности — и Крат с ним, с пространством... хотя почему? Я смогу летать и здесь: по слухам, Владыка Сталин запускает свою программу строительства СИДов... или чего-то аналогичного. Их машины никогда не сравнятся с сиенарскими, но это неважно... после Каллоса мне многое кажется неважным, из того, о чём говорил отец...»

- Дак кулаки убили. Отца его убили, и мать заодно убили. Он же в активе был, с самого начала. Ну и её заодно... А Кольку не убили — не нашли в подполе. Дед вернулся, забрал Кольку-то... я деду его помогала чем могла. Колька-то и не помнит ведь. Он мелкий был, шебутной... Слева от Юно, в доме, смеялись и гомонили люди. И справа, на улице, смеялись тоже. Мир сделался ужасно тесным, слева жарким, справа ледяным. Девушке казалось, что стоит раскинуть руки, и по её телу побежит электрический ток.

Она нуждалась в хорошей встряске. Долг перед Империей, присяга Вейдеру, лица товарищей по «Чёрной Восьмёрке»... всё оказалось словно перечёркнутым желанием... да, Крат задери! желанием связать жизнь с Владыкой ситхом.

Желанием наполнить жизнь смыслом.

- Ты не смотри, что он такой простой, Колька-то, — сказала баб Саша. — Он шебутной. В ихнем роду все мужики шебутные. Вот раз было... Хлопнула дверь. Положительный мужчина Андрей Антоныч, на ходу срывая шапку и отфыркивая снег, протрусил в обратном направлении. Женщин на брёвнах он так и не заметил. Юно задумчиво проводила взглядом энергичный затылок.

Ей вдруг вспомнилась стриженая голова Старкиллера... вспомнилась мимоходом, и оттого почти со стыдом, и сразу же забылась. ---

Ранним утром пятницы 12 декабря 1941 года соединение японского флота под командованием вице-адмирала Тюити Нагумо нанесло удар по военно- морской и авиационной базам САСШ на острове Оаху. Нападение, которого американцы ожидали 7 декабря, по неизвестным на тот момент причинам оказалось отложено почти на неделю.

Япония сосредотачивалась, сосредотачивалась — и наконец сосредоточилась.

Для проведения операции первоначально было выделено шесть авианосцев в сопровождении двух линкоров, двух тяжёлых и одного лёгкого крейсера. Ну, и чуток всякой мелочи. Однако «по дороге» в состав соединения включили ещё один линейный корабль, добавили крейсер, несколько эсминцев и транспортных кораблей.

В гавани Пёрл-Харбор стояли на якоре восемь американских линкоров, четыре тяжёлых и восемь лёгких крейсеров, около сорока эсминцев, восемь подводных лодок. Исторические сведения о составе и количестве прочих американских судов разнятся в зависимости от источника; также остаётся неясной точная численность авиагруппировки на острове — известно лишь, что в неё входило не менее четырёхсот самолётов разных моделей. Однако самым неожиданным следствием задержки Гавайской операции оказалось то, что в гавань успели вернуться группы TF-8 и TF-12, с авианосцами «Энтерпрайз» и «Лексингтон» соответственно; каждая из оперативных групп приволокла с собой по три тяжёлых крейсера и пригоршню миноносцев.

Вероятно, правду говорят: одной из фундаментальных черт японского национального характера является вероломство — именно поэтому «Бусидо», кодекс поведения самурая-раба, так натужно и ненатурально воспевает безусловную преданность по отношению к господину. Однако вероломство вовсе не исключает доблести: очередное внезапное, — или, вернее, «внезапное», — нападение принесло Японии небывалый, просто неправдоподобный успех.

Исходные планы атаки предполагали нанесение удара лишь двумя волнами — с целью извлечения максимальной прибыли от эффекта неожиданности. Командующий флотом адмирал Исороку Ямамото, формально не имея времени провести изменения через штабы, своей волей скорректировал приказы: теперь палубная авиация должна была действовать в четыре волны — три основных плюс завершающая.