Дмитрий Зурков - Бешеный прапорщик. Части 1-20

Проснулся от аппетитного запаха, вызвавшего громкое бурчание в животе и целую гамму кулинарных ассоциаций. День перевалил уже за половину, народ потихоньку просыпался, приводил себя в порядок. Ганна возилась возле костра, на котором кипело несколько котелков, издавая тот самый аромат. Вокруг нее, стараясь помочь, крутились трое казаков помоложе и Федор. Бывший кузнец, потерявший брата, все время ходил угрюмый и молчаливый, несмотря на то, что с виновниками он не без нашей помощи рассчитался с лихвой. А тут, вроде как, повеселел немного. Сидел возле костра и что-то оживленно говорил нашей «шеф-поварихе», которая сновала туда-сюда, пытаясь приготовить из тушенки и германского «железного» пайка кулинарный шедевр. И небезуспешно, опять-таки судя по запаху. Наш сибиряк тоже внес свою лепту в этот процесс. Отнёсшийся к Ганне скорее по-отечески, походил с кем-то из казаков по округе и притащил к обеду в качестве витаминной добавки два хороших пучка молодой черемши.

– Вот, держи, красавица, к обеду медвежьего лука малость.

– Ой, дзякую! Гэта ж – чарамша! А чаму вы яе мядзведжым лукам назвали?

– А потому, что у нас в Сибири ее так зовут…

Лежу вот, смотрю и диву даюсь, как общение с женским полом на людей влияет. Вот если бы Михалыч, или даже я сам послал бы кого-нибудь из этих умников за водой, пошли бы, но недовольно ворча и спотыкаясь нога за ногу. А тут стоит этой, в сущности еще, девчонке спохватиться, мол «Ой, хлопцы, а вады-то няма! Трэба принесци!», как возле пустых котелков уже очередь стоит из добровольцев. Так все гуртом и ломанутся к ручью, забыв о том, что «в гостях» у немцев находимся. Они же перед тем, как к костру подойти, даже побрились своими «Оборотнями», чтобы произвести впечатление на даму! Крокодилы Данди, блин! Как бы не пересобачились между собой, пойдут ведь разборки в группе… Ладно, как говорила одна дамочка с фамилией О*Хара «Я подумаю об этом завтра». Негромко свищу, привлекая внимание «поварят», показываю два пальца, а потом – кулак. В смысле, идут двое, причем один другого страхует, а остальные сидят и не чирикают. Понятливые оказались, еще не все мозги гормонами затуманены. Встаю, обхожу лагерь – вроде все в порядке. Подхожу к костру, усаживаюсь на чурбачок. Ганна неуверенно улыбаясь, обращается ко мне своей коронной фразой, от которой все начинают ржать:

– Дзядечку Камандзир, пачакайце хвилинку, зараз будзе усё гатова.

– Ганна, я для тебя – Денис Анатольевич. – пробую еще раз вразумить это чудо природы. – Понятно?

– Зразумела, дзядечку Камандзир… Дзенис Анатолич…

Ну вот как с этим бороться? И эти клоуны по земле от хохота катаются… Мысленно махаю рукой на все эти нюансы.

– Ты говорила, что у тебя где-то поблизости дядька родной живет, так?

– Да, ён на станцыи працуе чарнарабочым. Жыве пад Ловичам, у слабаде.

– Тебя приютить он не сможет?

– Не ведаю, дзядечку Камандзир. У яго жонка, да дзве дочки. А працуе тольки ён. Трэба з ним гаварыць.

– Тогда давай ближе к вечеру к нему и сходим, поговорим. Как темнеть начнет, так и пойдем. В любом случае мы тебя не бросим… А сейчас покорми, пожалуйста, всю эту братию, пока время есть…

Солнце уже клонилось к закату, когда мы пощли знакомиться с дядькой. Мы – это Ганна, я, Егорка и Федор, который вдруг напросился с нами. Да так настойчиво просился, что аж неудобно стало отказывать. Интересно, что такое с ним вдруг приключилось? Уж не влюбился ли часом?

Михалыча оставил за главного в лагере, еще раз предупредил, чтобы за пленным и документами смотрели в оба. Это – наш главный приз, и не дай Бог, с ними что-нибудь случится. Обещал к полуночи вернуться. Вот теперь идем-крадемся к Ловичу. Путь недалекий, но идти надо осторожно, немцев здесь достаточно.

В слободу зашли, когда уже порядком стемнело, до этого полчаса лежали в кустах, смотрели что и как. Вроде, ничего опасного. Теперь наша красавица идет по улочке, а мы следом крадемся. Насчет красавицы я не преувеличил. В лагере после обеда она стала проситься к ручью сбегать, типа котелки помыть, самой сполоснуться, в порядок одежду привести, а то перед дядькой стыдно будет. При слове «сполоснуться» глаза загорелись почти у всех, от желающих проводить отбоя не было. Кобели, блин, коты мартовские! Пришлось прибегнуть к старой испытанной «фишке». Прошу Митяева назвать число от одного до семи, потом как в детской считалочке пересчитываю желающих. У всех на лице жутчайшее разочарование, только Федор, на которого почему-то выпал жребий, стоит красный, как вареный рак. Так что пошли они к ручью, провожаемые завистливыми взглядами, что даже Михалыч не выдержал и сказал пару ласковых своим станичникам насчет того что и кому он оторвет, если дурные мысли будут мешать службе. Так что, когда парочка возвращалась, все в лагере занимались своими делами, и на них внимания не обращали. Глядя на их дефиле, негромко пропел экспромтом:

Девушка поставила котелки с водой, села у костра сушить мокрые волосы, и через минут десять стала похожа на одуванчик. Но девчонка действительно симпатичная…

Наша симпатяга подошла к невзрачному бревенчатому домику, уверенно зашла в калитку. Там раздалось оживленное тявканье, потом скрипнула дверь, мужской голос ворчливо предложил собачке соблюдать тишину. Мы незаметно пристроились у забора и слушали разговор.

– Дзядька Михась, то я, Ганка!

– Ты откуль узялась, плямяшка? Граф з кухни выгнау?

– Не, дзядька Михась, яго больш нету, працаваць нема где. Вось я да вас и прыйшла…

– Так куды ж ён дзеуся? Да сябе у памесцье падауся?

– Забили яго…

– Як забили?.. Хто?..

Мы с Ганной договорились, что она дядьке скажет правду, а там посмотрим на его поведение. Если будет прогонять, уйдем, не здороваясь. Если будет возможность поговорить, будем общаться. Судя по всему, дядька Михась был озадачен новостями. Девушка говорила, что дядька – хороший, но только критерии этой хорошести у нее и у нас разные. Но гнать ее со двора он не собирался.

– Давай, Ганка, заходзь у хату…

– Дзядька Михась… я не одна прыйшла… Там людзи чакаюць, пагутарыць хацяць…

– … Якия людзи?..

– Тые, што графа забили… Жолнежи рассийския… То яны мяне да вас прывяли…

Несколько секунд длится молчание, чувствуется, что человек размышляет, потом он принимает решение:

– Зави гасцей у хату…

В доме было тесно и непривычно. До сих пор мне не приходилось бывать внутри «живых» домов. Развалин видел предостаточно, с жильем они имели мало общего. А тут – дом. Бедный, на грани нищеты, но достаточно чистый, деревянный пол выметен, стол затянутый льняной скатеркой, лавки, полки на стенах, две кровати, застеленные лоскутными одеялами, и даже небольшой иконостас с почерневшими от времени иконами – все было сделано своими руками, надежно и добротно. Заводских изделий было всего три: шкаф с потрескавшимися от времени филенчатыми дверками, зеркало на стене и керосиновая лампа, которая и освещала скудным светом все помещение. Кстати, а рядом с зеркалом – вырезанные из какого-то журнала фотографии Николая Второго и всей царской семьи. И ведь не убрал, когда немцы пришли. Это уже о чем-то говорит…